Александр Мазин - Княжья Русь Страница 17

– Тогда придет Владимир с ратью, – перебил Лунда Славка. – И сровняет Полоцк с землей.

– Он придет – а тут уже лехитское войско сидит. От Гнездно досюда не дальше, чем от Киева. Пойдем, сотник, выпьем да перекусим. Ты приехал, так что теперь тревоги мои – дело прошлое.

Сказал так Лунд, однако незаметно было, чтобы тревоги его грызть перестали.

И за трапезой наместник полоцкий не переставал жаловаться:

– Неспокойно в княжестве, сотник, ох, неспокойно. В самом городе моя власть еще держится, на реке – тоже. А вот в лесах – каждый сам себе хозяин. Лесовики дань не несут. Погосты[9]пусты.

Людей за мытом посылал – ни людей, ни мыта. По дорогам меньше чем полусотней ехать – опасно. Народец в обозы сбивается. Что вы вдвоем дошли – удача немалая.

– Бог хранил. – Антиф, сидевший по правую руку Славки, перекрестился.

– О! Да этот гридь – ромейской веры! – зычно удивился приглашенный на пиршество и уже порядком набравшийся дан Хривла. – А мне врали, что Владимир всех христиан из Киева повывел. Один отец твой, Богуслав, да родичи его и остались. Или вы – сродники?

– Побратимы. – Славка приобнял за плечи напрягшегося Антифа.

– Это хорошо! – одобрил Хривла. Поднялся, вздел полный пива рог и возгласил:

Коль в секирном звоне,В танце стрел кровавомБрата брат отыщет,Крепче нет союза,Радости нет больше,Чем тростник валькирийВыкосить мечами,Вранам снедь готовя,Вместе с побратимом!

Осушил рог досуха, грянул его об пол… И сам грянулся – лицом в блюдо с жареными куропатками.

– Добрая виса! – сказал Лунд по-свейски. – И воин добрый. Жаль мне его отпускать. Сколько мы с ним прошли вместе… С ним и конунгом нашим Вальдамаром. – Наместник с удовольствием окунулся в воспоминания: – Вот однажды пришли мы с конунгом нашим да ярлом Дагмаром в шесть кораблей на землю франков…

Сидели долго. Лунд всё рассказывал и рассказывал. А речь его становилась всё невнятнее…

Славка на пиво не очень налегал. Как чувствовал.

Едва разошлись по покоям, едва лишь закрыл Славка за собой двери, как в них негромко постучали.

Девка. Славка подумал: Лунд прислал. Симпатичная девка. Даже чем-то на Рогнеду похожа. Но – не Рогнеда.

– Прочь, – сказал он равнодушно. – Ты мне не нужна.

Девка не обиделась. Оглянулась по сторонам опасливо, шепнула:

– Княгиня зовет. Ступай за мной.

И заторопилась по коридору. Славке ничего не оставалось, как последовать за ней.

Идти кновойРогнеде было ему страшновато. Он любил… Но ее ли? Что осталось в надменной правительнице от той жаркой юницы, что обнимала его в страшное время осады?

В покои Славка вошел один. Девка постучала хитрым стуком и толкнула Славку к дверям.

Затворив за собой двери, Славка на несколько мгновений замер, прислушиваясь и принюхиваясь. По извечной привычке воина. Пахло в покоях сладко. Благовониями, женщиной, грудным молоком. Дыхание слышалось лишь одно: быстрое, прерывистое. Беспокойное. А вот голос, который окликнул Славку, прозвучал ровно, даже насмешливо.

– Чего испугался, гридь? Засады здесь нет, только мы.

Не колеблясь более, Славка откинул парчу, разделявшую покои и альков.

Недолго он удивлялся этому «мы». На краю широкого ложа сидела Рогнеда. Простоволосая, в длинной рубахе из паволоки с красной обережной вышивкой. Очень красивая, совсем не суровая, а мягкая и теплая даже с виду. Рядом, в резной люльке под крохотным балдахинчиком спал младенец.

Рогнеда встала, откинула голову, пропустила пальцы сквозь густые золотистые волосы…

Нет, она все-таки изменилась. Округлилась по-женски, налилась молочной белизной, бедра стали шире и тяжелее. Только маленькие ножки остались такими же маленькими.

Рогнеда замерла с поднятыми руками, тяжелая грудь приподнялась, губки раскрылись…

Внезапно Славка догадался: она так же тревожится, как и он. Не уверена в своей красоте, не знает, как отнесется к ней Славка теперь…

Славка сразу успокоился. Рогнеда больше не была неприступной княгиней. Она – просто женщина. Его женщина.

Славка улыбнулся как умел – неотразимо, шагнул назад (занавес упал, разделив их ненадолго), задвинул засов, вновь откинул парчу, подхватил свою любимую, прижал к груди…

– Погоди, – прошептала Рогнеда, оттолкнув Славкины нетерпеливые руки. – Взгляни сначала…

И откинула балдахинчик с люльки.

Внутри, уютно свернувшись, спал младенец. Обычный младенец, крепенький, розовый, с белыми кудряшками. Младенец как младенец. Здоровый с виду, но совсем обычный. И не скажешь, что княжич.

– Твой сын! – с гордостью сообщила Рогнеда. – Изяслав!

Славка присмотрелся внимательнее. Нет, никакого сходства между собой и малышом не уловил. Но спорить не стал – матери виднее.

– Не проснется? – спросил Славка. Как обращаться с младенцами, он не знал. Да и ни к чему. Женское дело.

– Нет. Я ему отвару дала сонного, – подняла на Славку сияющие глаза. – Эта ночь – наша. Только наша.

Набросила балдахинчик, схватила Славку за отворот рубахи:

– Ладо мой! Возьми же меня! Скорей!

И Славка взял ее. Сразу. Не раздеваясь. Опрокинул на край ложа, задрал рубаху с вышивкой, распустил гашник, подхватил под белые колени, и стало ему так сладко, как давно не было. Рогнеда тихонько постанывала, запутавшись пальцами в Славкиных волосах, вздрагивала всем телом, тянулась навстречу…

– Тебе хорошо? – спросила она, когда Славка, расслабившись, перевернулся на спину, потянув ее за собой.

– Да, очень, – шепнул Славка в мягкое ушко. – Но тебе будет еще лучше…

И не обманул. Помог ей снять измятую рубаху, разделся сам, задул огоньки изложниц и насладился Рогнедой сполна. Каждым изгибом, каждой складочкой, ямкой. Сначала неторопливо и бережно, потом – сильно и страстно, наконец – жадно и нетерпеливо, почти грубо, так, чтобы любимая до дна прочувствовала его силу и растворилась в ней, забыла обо всем… Как и он сам.

Славка ушел от княгини задолго до того, как небо за слюдяным окошком начало сереть. Следовало соблюдать осторожность.

Великий князь Владимир легко относился к брачным узам. Если речь шла о нем самом. Вряд ли он так же спокойно принял бы измену собственной жены. А уж узнай он о том, что его сын – может быть, и не его, – тогда ни Славке, ни Рогнеде не сносить головы.

Впрочем, о последнем великий князь догадался бы лишь в том случае, если бы узнал, что невинная девица, которой он овладел в день взятия Полоцка, – не осиротевшая княжна, а ее холопка.