Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона Страница 17

По тому почтению, с которым встретили ее герцог Ровиго, он же генерал Савари, и другие генералы и офицеры свиты, по тому несказанно преобразившемуся, исполненному любви взгляду Наполеона Чернышев понял: императрица.

Императрица Жозефина слегка кивнула свите, а когда император представил ей гостя, протянула ему изящную маленькую руку для поцелуя.

— Вы — не первый русский, с кем я знакомлюсь. Но, думаю, один из тех, кто в высшей степени достоин представлял» великую северную державу, — произнесла она свой комплимент, в милой улыбке лишь на секунду приоткрывая свои не очень ровные зубы.

Голос у Жозефины был сочный, она чуть растягивала слова, что с некоторых пор считалось очень модным.

В своем муслиновом платье, украшенном красными, белыми и синими цветами, императрица была так мила, что Чернышев невольно ею залюбовался.

Должно быть, его восхищение не ускользнуло от внимания Наполеона, и он на глазах у всех обнял жену и привлек ее к себе. Неожиданный с его стороны жест как бы дал возможность продемонстрировать все достоинства ее фигуры — тонкую и гибкую талию, красивые, точно выточенные из слоновой кости изящные руки.

Однако этим не ограничилась демонстрация совершенств первой дамы Франции. Когда императрица направилась к карете, она оступилась и обронила туфлю. Император, наклонившись, тут же снял другую туфлю и забросил обе в кусты.

— Извольте, ваше величество, войти в карету босиком, — выразил он свое пожелание, вновь горделиво оглядев сопровождающих.

Теперь взгляды свиты и Чернышева невольно устремились на ноги Жозефины. Она, зардевшись, чуть приподняла платье, грациозно сделала шаг-другой и, поставив обнаженную ногу на ступеньку, легко перенесла свое воздушное тело в карету.

Не было сомнения, что Наполеон гордился стройными ножками Жозефины, и теперь он с удовольствием увидел, что и русский гость оценил их красоту.

— Не правда ли, Александр, восхищение и даже зависть вызывает эта влюбленная пара? — взял под руку гостя генерал Савари. — Император без ума от своей Жозефины. Для всех нас, французов, их брак — образец крепких семейных уз. Вы не были у нас на официальных приемах и балах? О, это подлинное торжество целомудрия и высокой нравственности. Ни одного излишне обнаженного тела. Все — воплощение строгости и античной красоты. Надеюсь, вас не обидит, если я скажу: никакого сравнения с вашими петербургскими балами! Там, если женщина, то одна похоть, вызывающее кокетство и чуть ли не приглашение в постель.

— Истинные красота и грация, — учтиво возразил Чернышев, — ничего общего не имеют с похотью, как вы изволили выразиться, дорогой Рене. И в Зимнем дворце, и на балах у нашей знати, я полагаю, вы встречали не только то, что вас возмущало. Русские женщины, напротив, суть предмет поклонения многих иностранцев, в том числе и ваших соотечественников. Наверное, вам просто не повезло в нашей столице на встречи с очаровательными представительницами петербургского общества. Или, скорее, другое, простите меня, дорогой Рене: думать несколько превратно о Петербурге, в том числе о его женщинах, вам, вероятно, дало право первое впечатление. Я имею в виду тот, простите, прием, который вы ощутили, приехав в нашу столицу в качестве уполномоченного вашего правительства, иначе — временного посла.

Лицо красавца генерала приняло стылое выражение, когда он вспомнил свое пребывание в Петербурге. В течение чуть ли не двух месяцев по приезде его нигде и никто, кроме императора, не принимал. Двери самых приличных домов перед ним оказались закрыты. Куда бы он ни ступал, всюду его окружала пустота.

Лишь после прямого распоряжения императора его мать, императрица Мария Федоровна, удостоила Савари официального приема, который длился всего одну минуту. Но сам царь упорно приглашал французского посланника к обеду и в свой кабинет, стараясь окружить его сердечным вниманием.

— Не судите об общественном мнении по разговорам вокруг вас, — успокаивал он Савари. — Даже мнения моих близких не изменят моих политических решений. Что же касается моих родных, я очень их люблю. Однако царствуют не они, а я. И я буду требовать, чтобы тем, кого я нахожу нужным отличать, оказывали должное внимание.

В ту пору Савари и свела судьба с молодым кавалергардом, оказавшимся на редкость приятным в обхождении человеком. Вспомнился Аустерлиц и завязалось знакомство, которое отныне обещало быть продолженным.

Они уже вернулись в замок и шли верхним этажом. Вокруг все сияло той бросающейся в глаза роскошью, которую создал французский двор прошлого поколения — двор Людовика Семнадцатого. Вдоль стен располагались стулья с высокими готическими спинками, по углам — небольшие уютные кушетки и пуфы. Со стен же глядели роскошные гобелены и полотна старых испанских мастеров.

Кому принадлежал до последнего времени замок. Чернышев нашел неприличным спрашивать. Савари же заметил:

— Не правда ли, залы несколько напоминают ваш Эрмитаж? Только, конечно, в миниатюре. Да и замок, мой друг, не только скромен, но и тесен. Так что предложу вам, Александр, разделить вместе со мною мои личные апартаменты. О, не беспокойтесь, вы меня нисколько не стесните. Напротив, окажете мне великую честь.

Императорская чета явилась с прогулки как раз к обеду. Савари и Чернышев были тотчас званы. Стол оказался накрытым на четыре персоны. Были поданы суп-лапша, затем цыплята с креветками, вареными яйцами и помидорами, белые бобы, отварная картошка и апельсиновое суфле.

Жозефина непринужденно обратилась к гостю:

— У нас просто. Даже в Тюильри. А цыплята с необычным гарниром — произведение походного повара императора.

— Представьте, битва при Маренго. Победа, — почти перебив императрицу, вступил в разговор Наполеон. — Я тогда не ел, наверное, двое суток. Что имеется на ужин? — «Ничего. — ответил мой повар. — Только холодный отварной цыпленок». — Подавайте! И представляете, подал разогретого, даже поджаренного. Внутри же — всякая всячина, что оказалась под рукой: яйца, овощи, орехи, креветки, грибы. Попробовал — вкусно, хотя курятину не очень люблю. Ну как?

Не похвалить было нельзя. Наполеон отпил глоток бургундского и вытер рот салфеткой.

— У меня в семье говорят: если хотите есть быстро — обедайте у меня, хорошо — у вице-короля Евгения, плохо — у всех моих братьев, они скупы. Я отвожу на самый обильный обед ровно двадцать минут. С кофе. Ну-с, если по моему примеру несколько насытились, не будем терять драгоценное время на чревоугодие, пройдемте ко мне.

На столе в кабинете лежало распечатанное письмо, которое привез Чернышев.