Юрий Галинский - За землю отчую. Страница 17

«Развяжи меня, Ладушка...» — просил Ермак, но обезумевшая жена не отвечала. Остановилась, прислушалась, осторожно опустила мужа на землю, прислонила к дереву и спряталась в кустах...

Обеспокоенная близостью ордынцев ватага в тот день не пошла дальше. После недолгого совета лесовики решили пробираться на Верховские земли ночами, а в светлое время, укрывшись в лесу, отдыхать.

Проходя неподалеку от лесной дороги, ватажники увидели свежие следы вражеского ночлега. Тлеющие головешки костров, отпечатки лошадиных копыт, обрывки одежды, где вповалку спали связанные пленники, оброненная кем-то из ордынцев плетка-свинчатка, сыромятный ремень...

В тот же день исчезли Ермак с Ладой, больше лесовики их так и не видели.

На каждом привале Гордей выставлял дозорных. Ставили и Федора, он сам попросил атамана об этом. Но ему, должно быть, по-прежнему не доверяли,— всякий раз рядом крутился кто-нибудь из ватажников.

Чем дальше удалялась лесная ватага от Коломны, тем чаще ей встречались сожженные, безлюдные поселения, участки сгоревшего леса. Ближе к Серпухову, где прошли ордынские полчища, все было превращено в пепел. Враги не пощадили ни одного городка, ни одной деревни; жители перебиты или уведены в полон. В руинах лежали не только московские поселения, но и принадлежавшие великому князю рязанскому Олегу.

Опасаясь нукеров, лесовики Двигались ночами. Оголодает. Питались одной рыбой, зверье и птица, распуганные пожарами и ордынцами, исчезли.

За эти несколько дней Федор, благодаря Митрошке, многое узнал о своих спутниках. Ивашко-кашевар, пригожий русый парень, стал ватажником из-за того, что убил княжьего человека, обесчестившего его сестру. Худой, с подбородком в пол-лица Митька Корень за долги был посажен в яму-темницу, его заставили подписать кабальную грамотку на холопство, и тогда он ушел в леса. Пожилой дряблолицый Рудак не поладил с боярским управляющим - дворским. И так большинство. Сам Митрошка раньше жил в Серпухове, считался в городе искусным швецом — шил одежду для бояр и боярынь. По характеру своему был он добрый и беспечный человек, угощал многочисленных дружков, раздавал прибыток взаймы, а потом жил впроголодь, считая каждую денгу. В боярских дворах на швеца смотрели, как на животинку, вели при нем всякие разговоры. А он исправно рассказывал обо всем приятелям. Серпухов всегда был полон слухами о том, что делается в доме у того или другого боярина. Но однажды из-за его болтовни произошла ссора между серпуховским воеводой и тысяцким князя Владимира Серпуховского. Митрошка едва успел сбежать из города. Несколько лет скитался по Руси, побывал в Рязани, Твери, даже Новгороде. Потом перебрался в Алексин, поближе к Серпухову, но в самом

юроде появиться не посмел — там о нем еще не забыли. Тогда Митрошка решил податься в Коломну и по дороге пристал к разбойной ватаге, орудовавшей в окрестных лесах. Вначале лесовики на него косились, а потом привыкли. За швецкое умельство, неунывающий нрав и бесчисленные затейливые россказни признали его своим.

За короткое время Федор тоже успел привязаться к Митрошке. Хотя и считал, что швец чересчур уж много болтает, его доброта и бесхитростность расположили к нему сурового и замкнутого воина. На первых порах порубежник чуждался лесной ватаги. Он жил, как в угаре,-— ложился и вставал с мыслью, что не исполнил свой ратный долг, не предупредил о ордынском набеге. А между тем многие из лесных молодцов при одном виде угрюмого, сторонящегося их острожника с трудом сдерживались, чтобы не расправиться с ним. Встречая их хмурые, враждебные взгляды, Федор не мог дождаться того дня, когда ватага доберется до Серпухова, где он задумал ее оставить. Ватажники давно бы уже свели счеты со своим пленником, если бы не боязнь навлечь на себя гнев крутого нравом, скорого на расправу Гордея, который по непонятной для них причине продолжал покровительствовать ему. Было ли это следствием великодушия атамана или же он просто решил повременить—оставалось загадкой: Гордей никогда не рассказывал о том, что произошло на Кучковом иоле в Москве.

Лесовики отдавали должное своему вожаку за ум и храбрость, но ничего не знали о его прошлом. Из сподвижников Гордея, с которыми тот начинал разбойный промысел, в живых уже никого не осталось, и потому вся его прежняя жизнь была окутана тайной. Одни говорили, что атаман родом из разоренных Иваном Калитой углицких бояр, другие считали его монахом, сбежавшим из подмосковного монастыря, третьи — крестьянином, который лишился своего хозяйства, четвертые... Немало догадок высказывали ватажники, но все они сводились к одному: «Видно, вельми досадили Гордею люди князя Московского, уж крепко не любит их чернобородый!..»

Несколько раз Гордей подсаживался к Федору на привалах, пытаясь поговорить с ним по душам. Тот вначале отмалчивался, неохотно отвечал на расспросы. Но атаман был настойчив. Несмотря на все, он по-прежнему испытывал расположение к порубежнику, который когда-то его спас. Подробно рассказывал ему о делах ватаги, о своих сподвижниках, как бы невзначай интересовался его

прежним крестьянским жильем-бытьем. Это невольно будило в Федоре воспоминания о горьком отрочестве, в голову приходили мысли, что и сам-то он лишь благодаря случаю избежал участи своих нынешних спутников. Действительно, повстречай Федор в ту пору, когда сбежал от расправы в лес, не воеводского сына, а разбойную ватагу, он бы наверняка пристал к ней.

И предубеждение, которое Федор питал к лесовикам, постепенно рассеивалось. Может, оно бы и вовсе исчезло, если бы не то равнодушие, с которым, по мнению Федора, относились ватажники к тому, что происходило вокруг. На привалах они распивали мед, смеялись, грубо подшучивали друг над другом... Но Федор заблуждался. Большинство лесовиков были жителями великого княжества Московского, они родились и выросли во времена многолетней передышки от кровавых ордынских набегов. Многие из них прежде побывали в ополчении и сражались на Куликовом поле. Им были чужды страх и безысходность, так долго терзавшие души их предков. Кажущиеся спокойствие и безразличие лесовиков были напускными.

ГЛАВА 10

Земля под копытами коня осела, стала проваливаться. Василько рванул узду, поднял жеребца на дыбы, бросил в сторону. Холодный пот прошиб всего: «Еще миг, и быть ему из-за тумана в балке!..»

Порубежник понесся вдоль оврага. Расстояние между ним и ордынцами сократилось. Над головой со свистом пролетело несколько стрел, усилился настигающий топот погони.

Овраг уводил Василька все дальше от леса. Наконец он миновал его. Но впереди лежала новая преграда. Под копытами коня захлюпала болотная вода, блеснув, разлетелись брызги. Пришлось опять свернуть в сторону. Понукаемый всадником, жеребец убыстрял бег. Преследователи отстали, их уже едва было видно, хотя туман стал рассеиваться. Доскакав до опушки леса, Василько вздохнул с облегчением: «Ушел-таки от ордынцев! — Погладил коня по лохматой гриве.— Добрый мой Воронок, и на сей раз ты меня спас».