Скиталец - Корнуэлл Бернард Страница 18

Он отстегнул один из седельных вьюков, извлек оттуда кольчугу и натянул через голову. Кожаная подкладка была на ощупь задубевшей, холодной и отдавала затхлостью. Пропустив руки в рукава, Томас опоясался мечом и снова обратился к Элеоноре:

– Отправляйся в город и поговори с монахом. Девушка плакала.

– Ты погибнешь, – твердила она. – Я видела тебя во сне мертвым! Мертвым!

– Я не могу пойти в город, когда все вокруг сражаются, – возразил отец Хобб.

– Ты священник, а не солдат! – рявкнул юноша. – Отведи Элеонору в Дарем. Найди там Хью Коллимура и поговори с ним.

Томасу показалось подозрительным настойчивое желание приора отсрочить его встречу со старым монахом. Надо послать к старику отца Хобба, пока прелат его не опередил.

– Вы оба, – настойчиво потребовал Томас, – поговорите с братом Коллимуром. О чем его спросить, вам известно. А я встречусь с вами в соборе сегодня вечером.

Он взял свой салад с широкими скошенными полями, предохранявшими от ударов клинка, надел его и застегнул под подбородком ремень. Томас сердился на Элеонору прежде всего потому, что чувствовал ее правоту: предстоящая битва не касалась его напрямую. Если, конечно, забыть о том, что война была его ремеслом, а Англия – его родиной.

– Я не погибну, – упрямо бросил он девушке. – Сегодня вечером ты меня увидишь.

И передал поводья лошади отцу Хоббу.

– Пугало не рискнет вести себя неподобающе в стенах обители или в соборе.

Томасу хотелось поцеловать Элеонору на прощание, но она была сердита на него, а он – на нее, и потому юноша молча взял свой лук и мешок со стрелами и ушел. Девушка тоже ничего не сказала ему: как и Томас, она была слишком горда, чтобы уступить. Однако Элеонора не сомневалась в своей правоте. Томасу не следовало ввязываться в предстоящую битву, ибо его послали не воевать, а искать Грааль. Отец Хобб, угодивший между двумя упрямцами, как меж молотом и наковальней, предпочитал помалкивать, но приметил, что Элеонора не раз оборачивалась, очевидно в надежде поймать взгляд обернувшегося Томаса. Увы, она увидела лишь спину возлюбленного, поднимавшегося по тропе с луком через плечо.

Этот мощный дальнобойный лук был больше человеческого роста, а в середине, в самой толстой своей части, равен в обхвате запястью лучника. Его сделали из тиса. Томас считал, что это итальянский тис, хотя полной уверенности на сей счет у него не было: жерди, ставшие заготовками, выбросило на берег с затонувшего корабля. Он сам придал заготовке необходимую форму, оставив прежний обхват в середине, но обстрогав и утончив ее по концам, что позволяло луку хорошо гнуться. Затем Томас, используя воск, масло и сажу, окрасил лук в черный цвет и надел на оба конца навершия из оленьих рогов с насечками, чтобы закрепить тетиву. Насечки располагались так, что, когда на лук надевалась конопляная тетива, твердая сердцевина ствола находилась с внутренней, обращенной к тетиве и к лучнику стороны, а пружинистая заболонь – с наружной. Томас оттягивал тетиву к уху, а когда отпускал ее, двойное напряжение сердцевины и заболони посылало стрелу вперед со свистом, бешеной скоростью и невероятной силой. К деке оружия, у того места, где его левая рука в бою крепко обхватывала тис (и по которому после выстрела хлестала пропитанная копытным клеем пеньковая тетива), юноша прибил гвоздями кусочек серебра. Томас вырезал его из священного сосуда для причастия, который использовал еще его отец в Хуктоне. Кусочек с изображением йейла, держащего Грааль. Йейл был элементом фамильного герба Томаса, хотя тот долго не ведал об этом, ибо отец не спешил познакомить сына с семейной историей. Он так и не рассказал Томасу, что род Вексиев был некогда знатным, но его предки принадлежали к числу вождей еретиков-катаров. Их родовое гнездо в южной Франции было разорено и сожжено дотла, а семья разъехалась повсюду, укрываясь в самых темных уголках христианского мира.

Томасу мало что было известно о катарской ереси. Он хорошо освоил лук, знал, как выбрать стрелу из ясеня, березы или граба, как оперить древко гусиными перьями и как приладить к кончику стальной наконечник. Томас Хуктон мог безошибочно послать стрелу, чтобы пронзить доспехи и плоть врага, но это не было знанием. Скорее это было инстинктом, ведь он набивал руку с детства, практикуясь все дни напролет, стирая пальцы в кровь о тугую тетиву. Раз за разом Томас сгибал упругий лук, натягивал тетиву к уху, пока, как все лучники, не приобрел богатырский разворот плеч и могучие мускулы на руках. Надобности знать, как использовать лук, у Хуктона не возникало, стрелять было для него столь же естественным делом, как ходить, есть или дышать.

Добравшись до ограждавших верхнюю тропу наподобие частокола грабов, он обернулся. Элеонора уходила прочь, и хотя Томасу хотелось ее окликнуть, он понимал, что девушка уже слишком далеко и все равно его не услышит. В конце концов, это не первая их ссора. Он вообще считал, что мужчины и женщины полжизни тратят на свары, а полжизни – на любовь, причем размолвки только подогревают чувство, придавая ему остроту. Юноша слегка улыбнулся, ибо в чем-то даже одобрял упрямство и несговорчивость своей невесты, а потом повернулся и зашагал по плотному ковру из опавших грабовых листьев, устилавшему тропу между огороженными камнем лугами, где сейчас паслись сотни оседланных коней. То были боевые кони английских рыцарей и ратников, и, поскольку всадники спешились, Томас понял: они рассчитывают, что шотландцы нападут первыми. Конный рыцарь и латник силен в атаке, обороняться же лучше пешим. Разумеется, коней не расседлывали, дабы воины в кольчугах, в зависимости от того, как обернется битва, имели возможность добраться до лошадей, сесть в седла и ринуться в погоню за отступающим недругом либо пуститься наутек.

Пока Томас еще не мог видеть шотландскую армию, но он слышал пение врагов, которому придавал особую силу адский бой больших барабанов. Этот звук был столь пугающим, что кони на выпасах артачились и вырывались из рук конюхов и пажей. Два или три скакуна, преследуемые упустившими их слугами, с побелевшими глазами метались между каменными изгородями, остальных с трудом удерживали на месте. Английская армия, как и шотландская, была разделена на три подразделения, но назывались они не шелтронами, а баталиями, и боевое построение англичан было иным. В тылу каждой баталии находилась группа всадников, главным образом командиров под яркими знаменами; три или четыре задние шеренги составляли ратники с мечами, топорами, копьями и щитами, а перед ратниками, также заполняя пространство между тремя баталиями, сплошной стеной стояли лучники.

Шотландцы, которых сейчас уже отделяло от англичан расстояние двух выстрелов из лука, стояли выше по склону и, как и их противники, выстроились тремя подразделениями, теснившимися вокруг знамен своих вождей. Самый высокий флаг, красно-желтый королевский штандарт, находился в центре. Шотландские рыцари и ратники, как и английские, спешились, но каждый из их шелтронов был в три, если не в четыре раза больше противостоящей ему английской баталии. Правда, высокий рост позволил Томасу приглядеться поверх вражеских голов и заметить, что стрелков у противника не так уж много. То там, то сям он видел воинов с длинными луками и нескольких арбалетчиков, но хотя английская армия значительно уступала шотландской по численности, стрелков у англичан было значительно больше. Таким образом, в сражении, если до него вообще дойдет дело, шотландцам предстояло положиться на мечи и копья, а англичанам – на стрелы. Если стрел не хватит, для большинства из них этот кряж станет могилой.

Знамя лорда Аутуэйта с крестом и створкой раковины виднелось ближе к левому флангу баталии, и Томас направился к нему. Приор, уже спешившийся, находился в промежутке между левым и центральным подразделениями, где один из его монахов размахивал кадилом, а другой – своей хоругвью: святым покровом на раскрашенном шесте. Святой отец что-то кричал, но что именно – проклинал ли врага или молил Господа о даровании победы, – Томас разобрать не мог, ибо все заглушал рев шотландцев. Правда, ему точно так же не удавалось разобрать и ни единого их слова, но в воинственном настрое противника сомневаться не приходилось – одни барабаны чего стоили.