Михаил Попов - Паруса смерти Страница 18

Решительно приближаясь к занявшему соответствующую фехтовальную позицию противнику, капитан Шарп обрушил одну из арф. Она упала, прозвучав громко и возмущенно.

Словно пробужденный этим звуком, вступил в дело его превосходительство губернатор. В голове у него была путаница. С одной стороны, он все еще считал Тома Шарпа, удачливого и добычливого морехода, своим потенциальным зятем, с другой стороны, стал уже сомневаться в том, настолько ли удачлив и добычлив этот Том, чтобы отдавать ему свою единственную дочь. Из его бездонной практической памяти всплыл случай, напоминающий историю с перекраской серебра в олово.

Прав или не прав господин Олоннэ в своих обвинениях, находясь сейчас в этом зале, решить было невозможно, тем более что испанец, способный разрешить этот спор, был теперь вне досягаемости. Одно оставалось несомненно: следовало помешать назревавшей дуэли.

— Прекратите! Прекратите немедленно, господа!

Зычный голос губернатора отрезвил всех.

Капитан Шарп остановился, свирепо дыша.

Губернатор обратился к Олоннэ:

— Вы бросили слишком обидное обвинение в адрес моего гостя капитана Шарпа. Но дело даже не в его обидности, дело в его недоказуемости.

— Что же делать, ваше высокопревосходительство, если я уверен, что прав?

— Как бы там ни было, вы должны ответить за оскорбление! — рявкнул Шарп.

Господин губернатор на секунду задумался и принял решение, в котором сказалась вся его государственная мудрость.

— От того, господин Олоннэ, что вы, скажем, убьете господина Шарпа, олово в трюме испанского галиона не превратится в серебро. От того, что вы, господин Шарп, убьете господина Олоннэ, подозрение в том, что вас обвели вокруг пальца, не рассеется.

— Что же делать? — растерянно спросил капитан Шарп.

— Вам — ничего особенного. Продолжайте заниматься тем, чем занимались до сих пор. Только один совет: если вам сдастся без боя еще один галион, груженный оловом, попробуйте соскоблить краску хоть с одного слитка.

Ирландец покраснел и насупился.

— С вами дело сложнее, господин Олоннэ. Вам надлежит доказать, что все, что вы только что утверждали в адрес капитана Шарпа, может иметь место.

— То есть, ваше высокопревосходительство?

— Вам надлежит отправиться в плавание и найти еще один испанский галион с перекрашенным серебром.

Ноздри Олоннэ задрожали, а щека едва заметно дернулась, но тем не менее он поклонился.

Господин де Левассер заметил взгляд, брошенный бывшим буканьером в сторону Женевьевы. Учителей танцев он за мысли, которые читались в подобных взглядах, заковывал в кандалы, спасителю своего сына он счел возможным предложить более мягкое наказание.

— Судя по вашему поклону, вы принимаете мои условия.

Олоннэ поклонился еще раз.

— Я понимаю, что мои условия не из легких, но что делать, если моим Богом является справедливость и других я вам предложить не могу. И все же вам я сделаю одно послабление.

Бывший буканьер посмотрел на губернатора из-под сдвинутых бровей. Ничего хорошего он не ждал, тем не менее сохранил спокойствие.

— Предложенное мной предприятие трудноосуществимо при наличии одной лишь шпаги и решительного характера. Поэтому я ссужу вас деньгами на оснащение такого же примерно корабля, какой был у господина Шарпа. Это будет продолжением дела справедливости, согласитесь, господа.

Публика одобрительно загудела.

— Отправляйтесь себе, плавайте, ищите галион с грузом перекрашенного серебра. Или, если хотите, золота.

Общий хохот.

— И вот, когда вы докажете, что подобные случаи бывают, тогда я разрешу вам скрестить шпаги с господином Шарпом. Можно даже и в этой самой гостиной.

Господину Олоннэ оставалось только поклониться. И он сделал это.

Глава восьмая

После смерти сына образ жизни его превосходительства дона Антонио де Кавехенья несколько изменился. Раньше он был большим любителем жизни публичной, почти карнавальной, теперь же замкнулся и переехал из своего дворца в центре Санто-Доминго в небольшой загородный дом. Большую часть времени он проводил в пышном тропическом саду, фактически в полном уединении, общаясь с миром через своего секретаря Альфонсо Матурану, тихого, исполнительного человека, вывезенного господином губернатором из метрополии. Он доставлял дону Антонио корреспонденцию, составлял список аудиентов, решал, кого захочет принять его высокопревосходительство, а кому следует потомиться в ожидании встречи.

Даже фигуры вполне официальные, такие, как командор крепости Санто-Доминго дон Ангерран де ла Пенья, главный податной инспектор и алькальд [7], часто возвращались от ворот губернаторского сада ни с чем. Им приходилось удовлетворяться сообщением сеньора Альфонсо, что его высокопревосходительство не расположен к беседе.

Перед высокопоставленными чиновниками и состоятельными людьми, проживавшими на острове, замаячила перспектива попасть под власть заурядного письмоводителя. Что-то вроде ропота послышалось в гостиных Санто-Доминго. Временщичество, вещь достаточно распространенная в Европе того времени, готовилось пустить корни и на удаленной от европейских столиц, затерянной в пучинах океана Эспаньоле.

Так, по крайней мере, казалось виднейшим гражданам острова.

Выпив чашку шоколада, поправив кружевные манжеты, коснувшись локонов безукоризненного черного парика, его высокопревосходительство спустился по ступенькам, сложенным из белого ракушечника, на песчаную дорожку, только что увлажненную садовником.

И оказался в райском саду. У входа в этот сад его ждал в привычном полупоклоне сеньор Альфонсо. Он был одет, несмотря на жару, в серый, плотно застегнутый сюртук, на ногах у него были грубые шерстяные чулки и тяжелые башмаки из свиной кожи. В руках он держал большую сафьяновую папку с большой медной застежкой.

Проходя мимо него, дон Антонио спросил:

— Что с вами, Альфонсо? Давно не видел вас в таком возбуждении.

И это при том, что любой другой человек, посмотрев на секретаря, скорей всего, принял бы его за статую.

Не дожидаясь ответа, дон Антонио отправился по аллее тюльпанных деревьев к мраморной беседке в углу сада. Оттуда открывался великолепный вид на морские дали. Усевшись на широкую скамью и вперив в эти дали свой тяжелый, ничего не выражающий взгляд, губернатор негромко, без всякого нетерпения в голосе спросил:

— Что же вы медлите, Альфонсо? Я, между прочим, сгораю от любопытства.

Щелкнула застежка. Открылась папка. Явилась на свет длинная полоска пергамента, испещренная знаками, которые сразу рождали представление о каком-то шифре, тайной переписке, о чем-то особенно секретном.