Кэтрин Нэвилл - Восемь Страница 18

— Я повторяю, — строго сказал Морис девушкам, сидевшим в оцепенении, — почему вы покинули Монглан?

— Потому что аббатство закрылось, — неохотно ответила Мирей.

— Закрылось? Почему оно закрылось?

— Декрет о конфискации, монсеньор. Аббатиса боялась за нашу безопасность.

— В своих письмах ко мне, — перебил Давид, — аббатиса поясняла, что она получила предписание из Папской области, в котором говорилось, что аббатство должно быть закрыто.

— И вы в это поверили? — спросил Талейран. — Вы республиканец или нет? Вы знаете, что Папа осуждает революцию. Когда мы приняли декрет о конфискации, он требовал отлучить от церкви всех католиков, кто входил в Национальное собрание. Эта аббатиса — изменница по отношению к Франции, раз она подчиняется подобным приказам Папы Римского, который вместе с Габсбургами и испанскими Бурбонами готовит вторжение во Францию.

— Я должен отметить, что являюсь таким же добрым республиканцем, как и вы, — с жаром ответил Давид. — Моя семья незнатного происхождения, я человек из народа. Я буду держаться нового правительства или пропаду вместе с ним, но закрытие аббатства Монглан не имеет никакого отношения к политике.

— Все в мире, мой дорогой Давид, имеет отношение к политике. Вы знаете, что было скрыто в аббатстве Монглан?

Валентина и Мирей побелели от ужаса, но Давид бросил на Талейрана странный взгляд и поднял бокал.

— Пффф! Старая бабская сказка, — сказал он, презрительно усмехаясь.

— Правда? — спросил Морис.

Его синие глаза, казалось, пытались прочитать мысли девушек. Затем епископ тоже поднял бокал, сделал глоток вина и погрузился в свои мысли. Валентина и Мирей сидели в оцепенении и даже не притрагивались к еде.

— У ваших племянниц, похоже, пропал аппетит, — заметил Талейран.

Давид взглянул на них.

— В чем дело? — требовательно спросил он. — Не говорите мне, что вы тоже верите во всю эту чепуху.

— Нет, дядюшка, — спокойно ответила Мирей. — Мы считаем, что это простое суеверие.

— Конечно, всего лишь старинная легенда, не правда ли? — сказал Талейран, вновь становясь очаровательным. — Но вы, похоже, кое-что о ней слышали… Скажите мне, куда отправилась ваша аббатиса после того, как вступила в сговор с Папой против Франции?

— Во имя спасения Господа нашего, Морис! — раздраженно вскричал Давид. — Можно подумать, что вы из инквизиции, Я скажу вам, куда она направилась, и не будем больше возвращаться к этому разговору. Аббатиса уехала в Россию.

Талейран немного помолчал, потом лениво улыбнулся, как если бы подумал о чем-то забавном.

— Пожалуй, вы правы, — сказал он художнику. — Скажите мне, ваши прелестные племянницы уже были в парижской Опере?

— Нет, монсеньор! — торопливо ответила Валентина. — Мы лелеяли эту мечту с самого детства.

— Как же давно это было! — рассмеялся Талейран. — Ладно, кое-что можно будет сделать. Давайте после завтрака взглянем на ваш гардероб. Так уж сложилось, что я немного разбираюсь в нынешней моде…

— Монсеньор дает советы относительно моды половине Женщин Парижа, — добавил Давид с кривой усмешкой. — Это один из его многочисленных актов христианского милосердия.

— Я должен рассказать вам, как делал прическу Марии Антуанетте для бала-маскарада. И ее костюм тоже был моим изобретением. Никто из любовников не узнал ее, не говоря уже о короле.

— О дядюшка! Не могли бы мы попросить монсеньора епископа сделать то же самое для нас? — взмолилась Валентина.

Она чувствовала огромное облегчение, оттого что разговор перешел на более мирную тему.

— Вы обе и так выглядите прелестно, — улыбнулся Талейран. — Но мы посмотрим, нельзя ли немного помочь природе. К счастью, у меня есть друг, в свите которого состоит самый лучший портной Парижа. Возможно, вы слышали о мадам де Сталь?

Каждый парижанин слышал о мадам де Сталь. Валентина и Мирен тоже скоро с ней познакомились — они оказались в ее сине-голубой ложе в театре «Операкомик». Они увидели, как при появлении мадам де Сталь целое собрание напудренных голов повернулось к ней.

Сливки парижского общества заполнили тесные ложи на ярусах оперного театра. Глядя на выставку украшений, жемчугов и кружев, никто бы не подумал, что на улицах продолжается революция, что королевская семья томится, словно в тюрьме, в своем дворце и что каждое утро телеги, набитые знатью и священниками, отправляются по грохочущей булыжной мостовой на площадь Революции. Внутри подковообразного театра оперы все было великолепно и празднично. Самым восхитительным созданием, признанной красавицей на берегах Сены была молодая гранд-дама Парижа Жермен де Сталь.

Расспросив слуг своего дяди, Валентина узнала о ней все. Мадам де Сталь была дочерью блестящего министра финансов Жака Неккера, которого Людовик XVI дважды отправлял в ссылку и дважды возвращал на прежний пост по требованию французского народа. Ее мать, Сюзанна Неккер, заправляла самым блестящим салоном Парижа в течение двадцати лет, а Жермен была его звездой.

Имея собственные миллионы, дочь Неккера в возрасте двадцати лет купила себе мужа, барона Эрика де Сталь-Гольштейна, нищего шведского посла во Франции. Следуя по стопам своей матери, Жермен открыла при шведском посольстве собственный салон и с головой окунулась в политику. Ее комнаты были заполнены светилами политического и культурного Олимпа Франции: Лафайет, Кондорсе, Нарбонн, Талейран. Молодая женщина стала философом-революционером. Все важные политические решения современности принимались в обитых шелком стенах ее салона, среди мужчин, которых могла собрать вместе только она одна. Теперь, когда ей исполнилось двадцать пять, она, возможно, была самой могущественной женщиной во Франции.

Когда Талейран, тяжело ступая, поднялся в ложу, где сидели три женщины, Валентина и Мирей разглядывали мадам де Сталь. В платье с низким вырезом, отделанном черными с золотом кружевами, которое подчеркивало ее полные руки, сильные плечи и тонкую талию, Жермен выглядела очень импозантно. Она носила ожерелье из массивных камей, окруженных рубинами, и экзотический золотой тюрбан, по которому ее можно было узнать издалека.

Мадам наклонилась к Валентине, сидевшей позади нее, и прошептала ей на ухо так громко, что было слышно всем присутствующим в ложе:

— Завтра утром, моя дорогая, весь Париж будет на пороге моего дома, недоумевая, кто вы такие. Разразится прелестный скандал, я уверена, ваш сопровождающий это понимает, иначе он одел бы вас более подобающим образом.

— Мадам, вам не нравятся наши платья? — обеспокоенно спросила Валентина.

— Вы обе прелестны, моя дорогая, — с кривой усмешкой заверила ее Жермен. — Но для девственниц хорош белый цвет, а не ярко-розовый. И хотя в Париже юные груди всегда в моде, женщины, которым еще не исполнилось двадцати, обычно носят фишю, чтобы прикрыть тело. И монсеньор Талейран отлично это знает.