Сергей Булыга - Железный волк Страница 18

— Да что ты городишь?! Опомнись!

— Я–то помню! А ты? Волколак!!

Тут и Любим вскочил. И Ставр. Игнат метнулся к князю, толкнул его в бок — и меч врубился в стол.

— Вон! — закричал Всеслав. — Всем вон! Всем! Всем!

Кричал — и бил, рубил, крошил, меч только и мелькал. Треск! Грохот! Звон!..

Упал. Лежал хрипел. Свет жег глаза, слепил. Кровь — как вино, холодная и кислая. Рот не разжать.

— Игнат! Игнат!..

Завыл, застонал! Душно! И тяжело, словно опять медведь на нем, и рвет, бьет лапами. Хозяин!

Ничего. Тишина. И сколько было так, не знал — миг, день, неделя, год…

Нет, час всего, а то и меньше. День на дворе. А он лежит в одном исподнем у себя. Век не поднять, рта не раскрыть. Гул в голове. Язык опух, не повернуть его — искусан весь. Кровь липкая течет…

Игнат кричит:

— Князь! Князь!

Нет, не кричит он, шепчет, поднимает, трясет его, просит:

— Выпей, полегчает!

И рот ему разжал, и влил воды. Пил, поперхнулся, снова начал пить. Клацал зубами.

Отпустило! Упал. Глаза открыл. Да, точно — день. Он слабо улыбнулся, жив, не обманула! Хотел сказать, чтобы налил вина — не смог, язык не слушался. Потом глаза сами собой опять закрылись. Брат говорил: «Не бойся смерти. Жизнь — это сон, смерть — пробуждение». И он заснул…

Очнулся. Все болело. Вот опять… Ведь знал же, кого звал! И чуял ведь: вошел — как варом окатили.

Нет! Как было, так и было. Кем ты рожден, тем и умрешь: ни крест, ни оберег не оградят. Волк — он и есть волк, волк–одинец, волк в княжьей шкуре, зверь…

Взвыл! Затрясся! Сжал зубы, скорчился, завыл.

И… Тишина. И свет. И боли словно не было. И голова легкая. И на душе покой. Стер ПОТ 90 дба; Л5Г на ббК, полежал. Бее хорошо, все хороши, и день хорош. Вот только боязно! Чего? Блажь это, князь! Ты — князь, ты — человек, как все, не волколак, не лгал ты, не казнил, а был любим, сынов взрастил и отчину держал, а срок пришел… Поежился. Уперся в изголовье, сел. Позвал:

— Игнат!

Игнат принес воды — заговоренной, из криницы. Игнат всегда имел ее про запас; чуть что — подавал, не спрашивал. Владыка гневался, говаривал: «Негоже пастырю!» Так пастырь — он, владыка, а не я, а я такой же, как и все, обыкновенный.

Напившись, лег. И вдруг спросил:

— Иона здесь?

— Как здесь? Нет никого. Ушли они. А он совсем не приходил, Любим сказал, хворает…

— Знаю! Но здесь он или нет? В Детинце? При Софии?

— Нет, в Окольном. Еще ж только апрель.

Князь повторил:

— Апрель… — Подумал, спросил: — А день какой?

— Девятый.

Девятый, пятница. А в среду… Усмехнулся. Апрель четырнадцатого дня — вот какова будет среда! То есть день в день, как восемь лет тому назад брат Всеволод был погребен… Брат? Дальний брат! Отродье Ингигерди–но… Последним он ушел из тех троих, что целовали крест на мир, а после заманили… Уф–ф! Жарко как! Не продохнуть! Вот и тогда, при Рше…

Жара была, июль. Ты снял шлем и вошел в шатер, успел только сказать…

Лежал, смотрел перед собой. В красном углу — лампада. Лик черен, ничего почти не видно. Проси Его, моли, а Он… А кто еще? Кого просить? Вот хорошо уже, боль унялась, и голова ясная. Сел, никто не помогал. Посижу еще и встану…

Дух заняло! Сидел, держался за тюфяк, шумно дышал.

— Князь, ляг.

— Нет, душно здесь. Так, говоришь, в Окольном он?

— Да, у себя.

— И ладно… Коня, Игнат, и отроков.

— Князь!

— Знаю, не впервой. Велели — исполняй. Иди!

Игнат ушел. И боль мало–помалу уходила. Брат говорил: «Ты одержимый. Бес жрет тебя. Сожрет — и выплюнет».

Брат на пять лет был старше. Брат… Настоящий брат, не Ярославичи. Брат не любил тебя, брат говорил: «Ты мать мою убил. Ты. Вместе с бабушкой».

И бил тебя, когда никто не видел. А ты молчал, терпел. Ты только говорил: «Дождешься, брат! Вот вырасту — убью тебя». А брат смеялся, отвечал: «Нет, не убьешь. Кишка тонка».

И не убил ты брата. Умер отец, ты князем стал. А брата уже не было — с охоты не вернулся. Лодку нашли, весло. Шапку на берег вынесло. А тело пропало, так и отпели без тела…

Отпели и отпели. Всех отпоют. Князь встал, прошелся, постоял… Да, отпустило. И даже сил прибавилось, будто сбросил тяжесть. А что? А то, спит зверь, устал, потому и легко. И ты опять сам по себе, ты — князь. Свита, шапка, оплечье, корзно, вот и готов, пойду…

Зачем? Ты звал его, он не пришел. Теперь ты к нему придешь, а он не ждет. Ждет, да не того. Устал! Давно устал Иона, уже пять лет прошло, как он отъехал из Детинца, и не он один. Отъехал и поставил двор, тын вокруг него, псов цепных завел. А прежний двор — вон, за окном, нетопленный стоит. И врет Игнат — владыка здесь и летом не живет, он, как и все, тебя чурается. А ты к нему собрался.

Да, я к нему! К кому же еще? К Любиму?! Меч пристегнул, пошел.

Игнат был в гриднице, стоял возле стола.

— Где отроки?

— Ждут на крыльце, — ответил Игнат.

Князь повернулся, пошел к двери.

— Князь! Не ходи!

Он вздрогнул, обернулся. Игнат — белый, словно полотно. Руки дрожат.

— Да что ты? — удивился князь. — Не бойся, видишь, отпустило.

— Князь, я не то…

— А что? Ну, говори!

— Князь, не гневайся… Убьют они тебя!

— Они? Убьют?! — Князь засмеялся. — Кишка тонка! Хозяин рвал — не разорвал. А эти… тьфу!

И вдруг… Исчез Игнат! И все вокруг исчезло. Темно. Душно… Давит он! Хрипит, бьет лапами, ревет, вот–вот достанет… Бей, бей, Хозяин! Я раб твой. Срок мой пришел. Рви, потроши, глодай! Вот, без кольчуги я, в одной рубахе. Рви, чтоб не Ей досталось, безносой, бей!

Затих. Обмякнул. Смрад, кровь. И…

Отступила тьма. Игнат стоит. Стол прибранный. Да, жив. Не обманула. И не отпустила! Просил семь дней — семь дней ты и получишь, сполна, не вырвешься. Теперь твой срок — среда, а раньше и не жди, и не надейся. Сам хотел, просил… А теперь — хоть подавись! Иди, ждут на крыльце. Вздохнул, стер пот со лба, шагнул…

Игнат опять тихо попросил:

— Князь! Не ходи. Смерть чую…

— Смерть? — Князь удивился. — Чью?

Молчит Игнат, страшно ему. Не знает он… И никто не знает! И знать того нельзя, ведь что за жизнь, если ты точно знаешь, когда твой срок придет. Ты не жилец тогда, ты — тень. И зло в тебе, и зверь в тебе… 'Вот, снова заворочался, оскалился… И князь, прищурившись, спросил:

— Смерть, говоришь, учуял? Чью? Мою? А может быть, свою? А? Что?!

Вздрогнул Игнат, рот приоткрыл. Слаб человек! Труслив! И ненасытен — жить, жить ему надо. Князь усмехнулся, сказал:

— А что! Сколько тебе? Поди, за шестьдесят?

— Да, так…

— Ну, вот и срок пришел. Чего тут удивляться?!

Стоял Игнат ни жив ни мертв. Князь подошел к нему

и хлопнул по плечу.