Роберт Лоу - Дорога китов Страница 18

― Но ведь это тот самый Атли, что в сагах? ― не отставал я. ― Про Вельсунгов, и все такое?

― И все такое, ― согласился отец, а потом пожал плечами и рассердился, встретив мой взгляд. ― Ученые люди в это верят, ― буркнул он. ― Смирный христианский священник, который у Ламбиссона, сколько нам известно, ищет его, чтобы у Бирки больше не было трудностей с серебром.

Я ничего не сказал, но мысли завертелись и засверкали искрами, как горячая зола на ветру. Если хотя бы одна десятая того, что говорится о сокровищах, скопленных Атли Гунном, правда, стало быть, это целая гора серебра, которую можно раскапывать годами.

Сокровище Сигурда, взятое из клада дракона и проклятое, если я помню, что сказано об этом в саге, потом было отдано гуннам Вельсунгами, прежде чем они погибли.

― Именно так, ― сказал Иллуги, когда я пришел к нему с вопросами (его глаза сузились при упоминании об этом). ― Тебе следует держать язык за зубами, молодой сын Рерика, ― добавил он.

― Здесь это, сдается мне, ни для кого не тайна, ― ответил я, а он хмыкнул и пожал плечами.

― Да, похоже, что так. А еще, это не просто история из саги, ― продолжал он. ― Вельсунги пропали, исчезли, как дым, взяв стяг Сигурда-Фафнира и Брюнхильду и все остальное, так что первый теперь стал героем, убившим дракона, а последняя ― одной из валькирий Одина. О них помнят только сказку, а не то, что когда-то они были людьми, как мы с тобой.

Я сижу, сгорбившись, обхватив руками колени, как делал когда-то в Бьорнсхавене, слушая рассказы Каова о христианских святых. На мгновение, слушая ровный, твердый голос Иллуги, я вернулся в сумрак с красным отблеском ― дом Гудлейва, теплый и надежный, полная чаша.

― Атли тоже когда-то жил среди людей, могущественный ярл-конунг тех племен, что обитают среди Моря Травы, далеко на востоке. Вельсунги считали его достаточно могучим, чтобы вступить с ним в союз против римлян ― потому они и послали ему в жены Гудрун, бывшую прежде женой Сигурда. С ней же отправили чудесный меч как приданое.

― Меч Сигурда? ― спрашиваю я. Он покачал головой.

― Нет. Они подарили ему меч, выкованный тем же кузнецом, который выковал меч Сигурда. Они назвали его «Бич Божий», и пока Атли владел им, его нельзя было победить в битве.

― Что и обернулось Вельсунгам боком, когда они узнали, что Атли ― неверный друг, ― вставляю я.

Иллуги глянул сердито.

― Кто это сказал?

Он же, конечно, и говорил. Иллуги хмыкает, смягчившись, когда я ему напомнил.

― Вот именно. Вельсунги знали, что не могут победить. Атли побивал их снова и снова, пока они не нашли другой способ. Они послали ему новую жену, Ильдико, в знак мира. Чтобы он соблазнился и взял ее, она приехала с большим грузом серебра ― Сигурдовым драконьим кладом.

― Проклятым, ― вставляю я, и он кивает.

― В брачную ночь эта храбрая Ильдико убила Атли, когда тот спал, и дождалась утра, лежа рядом с ним, зная, что ей не спастись.

Мы оба молчим, размышляя об этом хитром заговоре, холодном, как свернувшаяся кольцом змея, и о жертвах, им вызванных: Вельсунги потеряли свое богатство, а Ильдико ― жизнь, ибо ее приковали цепью к смертному трону Атли, когда погребали его в высоком кургане из серебра со всего света, включая дар Вельсунгов. А где тот курган, никому не ведомо, ибо всех, кто знал о нем, убили.

О таком отмщении мы, северяне, хорошо знали, но все равно основа и уток этой саги заставляли затаить дыхание.

Остаток зимы медленно переволокся в весну без особых происшествий. Многие из нас заболели, в том числе и я ― слезящиеся глаза, сопли и кашель. В конце концов все мы поправились ― благодаря женщине из Серкланда, как и предсказал Эйнар. Она подхватила лихорадку и быстро прошла, сказал Иллуги, по всем ступеням: трехдневной, четырехдневной, ежедневной и наконец ― чахотке. На этом ― дыхание с хрипом выходило из ее груди ― она просто сдалась: повернула голову к стене и умерла. Эйнар хотел отдать ее тело христианским священникам в город, но те отказались совершать над ней нужные обряды, поскольку, как они сказали, она была «неверной».

Поэтому Иллуги поручил ее истинным богам Севера, а потом сбросил тело в море с каменистой стрелки неподалеку от города, как жертвоприношение Ран, сестре-жене владыки Эгира, ради благополучного странствия по морю.

А вышло так потому, что славный совет купцов города не пожелал, чтобы рабыню хоронили на его дворах, ― хотя Харальда они похоронили: резаная рана гноилась всю зиму, потом почернела до паха и смердела, пока он не умер.

Ульф-Агар, я и новый член Обетного Братства, светловолосый бородатый человек по имени Хринг, принятый в Братство взамен Харлауга, ― мы вынесли женщину из Серкланда. Я запомнил этого Хринга, потому что ни он, ни я не вторили проклятиям Ульф-Агара по поводу того, что придется нести и хоронить рабыню. Кроме того, из-за вшей он первым среди многих наголо обрил голову, а ведь бритая голова ― знак раба. И хотя его принудили обстоятельства, может статься, именно это заставило Хринга отнестись к рабыне по-хорошему.

А я? Надо думать, только мне одному было до этого дело, хотя все мы имели ее время от времени и никогда не звали ее иначе, как Темная. Но почти сразу ― всплеснули черные холодные воды ― я забыл и думать о ней; о том, кем она была на своей жаркой родине. А вернувшись в дом, принялся высматривать самую крепкую из девок, еще стоящую на ногах, чтобы повалить ее на пол.

А вскоре после того, в течение двух недель, все девушки исчезли ― были проданы. Зима кончилась, и «Сохатый» снова собирался пуститься по дороге китов.

Никто нынче не помнит о Бирке. Теперь Сигтуна стоит на ее высоком месте чуть дальше на север, хотя люди по-прежнему называют Готланд королем торговых городов на Балтике. Но что такое Готланд по сравнению с Биркой в годы ее расцвета? Не более чем сезонная торговая ярмарка.

А тогда я думал, что Бирка ― чудо. Скирингасаль был велик, даже запустевший по зиме, но Бирка, когда я впервые увидел ее, показалась мне немыслимым местом. Как могут столько людей так тесно жить? Теперь-то я, конечно, понимаю: всю Бирку ― кучку грубо рубленых срубов ― можно было бы разместить на паре улиц Миклагарда, Великого города ромеев, и этого никто бы не заметил.

Мы подошли к ней против ветра, такого сильного, что с нас срывало одежду, и под проливным дождем ― он барабанил по канатам, и намокший парус стал слишком тяжел.

Было так сыро, что, подумав: парус надо бы спустить, мой отец лишь пожал плечами, и «Сохатый» шел под парусом, разрезая, как нож, черную воду, разбрасывая льдисто-белые брызги, прыгая по вздувшемуся морю так, что чувствовалось, как он гнется ― точно мускулистый зверь, именем которого был назван, скачущий по какому-нибудь красному осеннему лесу.