Роберт Святополк-Мирский - Пояс Богородицы Страница 18

Возгласы, визг, крики, смех, плач, лай собак, ржание лошадей — и вдруг все эти привычные, известные, хорошо знакомые звуки перекрыл звук совершенно новый, неведомый, никогда не слыханный в этих местах, — звук струн большой лютни и красивый сильный мужской голос, перекрывший разом весь этот шум.

Вернутся герои из дальних стран,Обнимут женщин своих.Утихнет боль заживающих ран,И будет их отдых тих!Забудут они о том, что опятьИм завтра коней седлать.Дайте героям детей приласкать,Любимых расцеловать!

Высокий, чуть полноватый мужчина лет тридцати, одетый по-европейски, в кружевной белоснежной рубахе, в ботфортах и шляпе со страусовыми перьями, из-под которой на плечи падали длинные черные волосы, пел, играя на лютне, и все замерли, словно очарованные его голосом.

У мужчины было красивое, чуть пухлое, лукавое, хитроватое лицо с ухоженными усами и бородой — лицо плута и любимца женщин, и Настенька, едва высвободившись из объятий Филиппа, удивленно спросила:

— А это еще кто?

— Это? — переспросил Филипп. — Это — замечательный человек! — И громко объявил: — Представляю вам моего бывшего почетного пленника, а ныне доброго друга: лив Генрих Второй!

…Ливонское войско под командованием генерала Густава фон Шлимана терпело поражение за поражением; полк князя Оболенского одерживал убедительные победы, Филипп Бартенев снискал славу, почет и уважение всего московского войска; мешок с военной добычей, который после каждой битвы приносил ему десятник Олешка Бирюков, становился все тяжелее, и вот, два месяца назад, в одном из последних сражений, перед окончательным отступлением ливонской армии, произошел следующий эпизод.

Филипп, как обычно, в первых рядах наступающих крушил врагов налево и направо своей палицей, а иногда и знаменитым щитом великого магистра, неприятель спасался бегством, и, прекратив преследование, а затем окинув победным взором поле сражения, Филипп вдруг обнаружил далеко позади себя, то бишь в глубоком тылу, одинокого ливонского рыцаря, который, спешившись и склонившись к земле, с хладнокровным мужеством искал кого-то среди трупов, не обращая никакого внимания на близость врага.

Рыцарь был одет роскошно: инкрустированные золотом латы, шлем с забралом и пучком страусовых перьев, конь покрыт парчовой расшитой попоной, одним словом, все указывало на богатство и высокое происхождение.

Филипп не мог бы сказать точно — то ли он восхитился небывалой смелостью этого гордого одиночки, то ли возмутился его неслыханной наглостью, но, так или иначе, он подал знак своей сотне оставаться на месте, а сам помчался назад к одинокому рыцарю с твердым намерением вступить с ним в открытый и честный поединок.

Однако, увидев приближающегося Филиппа, рыцарь, вместо того чтобы выхватить меч и приготовиться к бою, вскочил на коня и попытался улизнуть, а когда понял, что Филипп, размахивающий своей жуткой палицей, вот-вот его настигнет, остановился, стал сдаваться и молить о пощаде, но на каком-то совершенно непонятном языке.

Филипп окликнул десятника Олешку Бирюкова, который понимал понемногу на всех местных наречиях, но и тот сперва ничего не уразумел и только потом, когда попытался перейти с пленником на немецкий, с трудом перевел его слова.

Из них следовало, что этот рыцарь происходит из народа ливов, испокон веков живущего на этой земле, что он чуть ли не сам великий князь всего этого народа и зовут его Генрих Второй, потому что Генрихом Первым был его покойный отец, недавно погибший в сражении, а также что он ну прямо баснословно богат и охотно станет почетным пленником Филиппа, которому его, Генриха Второго, вассалы, узнав о пленении своего предводителя, немедленно выплатят такую сумму в чистых золотых монетах, какой Филипп за всю свою жизнь воинским искусством не заработает.

Филипп, которому в последнее время очень понравилось собирать все возрастающую военную добычу, охотно принял это предложение.

Гонец Филиппа отправился за выкупом по указанному Генрихом адресу, а Генрих поселился в шатре Филиппа, пил и ел вволю, развлекал московских воинов игрой на лютне и пением на непонятном языке мелодичных песен, а на следующей неделе одной темной ночью попытался втихомолку бежать.

Филипп воспринял это как естественный шаг каждого нормального человека, оказавшегося в плену, и на первый раз лишь пожурил Генриха, но когда тот повторил свою попытку спустя несколько дней, Филипп не на шутку рассердился и пообещал ему серьезные неприятности, а после третьей просто приковал цепью к столбу своего шатра.

За несколько дней до ожидаемого возвращения посланного за выкупом гонца Генрих помрачнел, загрустил и совсем сник.

Гонец вернулся и доложил Филиппу, что в указанном месте никакого княжеского замка не обнаружено, но попутно выяснилось, что у народа ливов вообще никогда не было никаких князей, что это маленький народ рыбаков и земледельцев, который всегда тяжелым трудом зарабатывал хлеб свой насущный и больше чем простым слугой у разного рода завоевателей, часто сменявшихся на этой земле, ни один лив никогда не был, а уж тем более смешно говорить о каком-либо богатстве.

Разъяренный Филипп направился в свой шатер, засучил рукава и, демонстрируя Генриху огромные кулачищи; спросил его, что все это значит.

Генрих побелел, как снег, и, упав на колени, взмолился на чистейшем русском языке, обещая рассказать всю правду взамен сохранения здоровья.

А правда оказалась такой; лив Генрих Второй, так же как и его покойный батюшка Генрих Первый, оказались самыми обыкновенными мародерами.

До начала войны они оба служили простыми конюхами на огромной конюшне замка Густава фон Шлимана, знаменитого ливонского рыцаря, личного друга самого великого магистра Бернгарда фон дер Борха, где жили как у Бога за пазухой, воруя в огромных количествах хозяйский овес и выгодно продавая его за полцены окрестным ливам — землепашцам. Дело процветало, и вскоре отец с сыном уже приближались к накоплению той заветной суммы, которой им хватило бы на покупку собственного домика и куска земли, на которой они намеревались осесть, как вдруг началась война и генерал Шлиман немедля выступил в поход, захватив с собой, естественно, большинство CJI~.(?)

Обоим ливам Генрихам, привыкшим к вольготной жизни на теплой конюшне, война очень не понравилась. Но и в ней можно было найти хорошие стороны, и предприимчивый Генрих Первый вскоре их нашел. Будучи человеком наблюдательным, он заметил, что в конце каждой битвы, когда одна сторона начинает от; ступать, а другая ее преследовать, поле сражения на несколько десятков минут остается совершенно пустым, и вот тогда-то можно беспрепятственно обшаривать убитых, прежде чем это сделают победители; вернувшись после погони за неприятелем.