Александр Дюма - Цезарь Страница 18

Тигран сделал больше: в знак покорности он снял свой меч и отдал его ликторам; затем, представ перед Помпеем, он снял свою царскую диадему и хотел положить ее к его ногам. Но Помпей опередил его: он взял Тиграна за руку, привел его в свою палатку и усадил справа от себя; его сына он усадил слева.

– Тигран, – сказал он тогда, – это Лукуллу вы обязаны всеми потерями, которые вы несли до сих пор; это он отнял у вас Сирию, Финикию, Галатию и Софену. Я же оставляю вам все, чем вы владели, когда я вошел в вашу страну, при условии, что вы выплатите римлянам шесть тысяч талантов в возмещение ущерба, который они понесли от вас. Ваш сын будет царствовать в Софене.

Тигран пришел в полный восторг и пообещал вдобавок по полмины каждому солдату, по десять мин каждому центуриону и по одному таланту каждому трибуну.

Но его сын, который рассчитывал получить наследство от преданного им отца, не был так обрадован этим разделом; и посланцам, которые пришли пригласить его от имени Помпея на ужин, он ответил так:

– Премного благодарен вашему генералу за честь, которую он мне оказывает; но мне известен некто, кто примет меня лучше, чем он.

Через десять минут молодой Тигран был схвачен, закован в цепи и оставлен для триумфа.

Глава 16

Вот так Цезарь и Помпей возвратились в Рим, один с востока, другой с запада. Красс притворился, что очень боится армии Помпея, и ждал их там. Цезарь письмом предупредил его о своем прибытии и заодно сообщил ему, что если сам Красс захочет приложить некоторые усилия, он берется помирить его с Помпеем.

Цицерон больших опасений не вызывал. Помпей завидовал его успехам в сенате: Помпей завидовал всему. Поссорить этих двух друзей не составит никакого труда.

Цицерон жаловался на него Аттику.

«Ваш друг, говорит он в письме к Аттику от 25 января 693 года от основания Рима (шестьдесят первый год до Рождества Христова), ваш друг – вы знаете, о ком я говорю, – этот друг, о ком вы написали мне, что он хвалит меня, не смея меня порицать, этот самый друг, судя по его обращению, испытывает ко мне самую нежную привязанность, глубокое почтение и любовь; на публике он меня превозносит; но втайне он относится ко мне недоброжелательно и вредит мне, причем это уже ни для кого не секрет. Никакого прямодушия, никакой искренности, ни единого достойного побуждения в государственных делах, ничего возвышенного, сильного, благородного. Я напишу вам глубже обо всем этом в следующий раз».

Глубже!.. Как вы понимаете, ему оставалось не так уж много добавить; в этих немногих строчках знаменитый оратор, победитель Катилины, изобразил очень схожий портрет победителя Митридата – по крайней мере, с его точки зрения. Но за это время вперед выдвинулся еще один человек, которому никто из троих не уделял особого внимания, но который, тем не менее, стоил того, чтобы им заняться: этим человеком был Катон Младший.

Скажем же пару слов о том, кто имел в Риме репутацию человека столь сурового, что в театре римляне дожидались его ухода, чтобы велеть танцовщикам станцевать какой-нибудь канкан того времени.

Он родился в девяносто пятом году до Рождества Христова и был на пять лет моложе Цезаря и на одиннадцать моложе Помпея; ему исполнялось тридцать три года. Он был правнуком Катона Цензора, которого, как гласила эпиграмма, Прозерпина отказывалась принять в подземное царство, даже когда он умер.

«Этот рыжий с пронзительными глазами, этот язвительный Порций, которого Прозерпина отказывается принять в свое царство, даже когда он умер!»

Такова эпиграмма; как видите, она ясно указывает, что Катон Старший был рыж, что он имел глаза Минервы и что при жизни он был таким неуживчивым человеком, что даже когда он умер, никто не стремился получить его себе в соседи.

Помимо этого, он был человеком хитрым; его имя Катон подтверждает это. На самом деле его звали Приск; его прозвали Катоном от catus – умный, ловкий, проницательный.

В семнадцать лет он служил на войне с Ганнибалом; в бою у него были быстрые руки и крепкие ноги, и он приводил врага в трепет своим грубым боевым кличем, когда приставлял меч к его груди или лицу. – И в наши дни еще есть бойцы, которые действуют подобным образом. – Он не пил ничего, кроме воды; только иногда в долгих переходах или в сильную жару он добавлял в нее немного уксуса, а в праздники позволял себе некоторый разврат и пил пикет.

Он родился в те героические времена – за двести тридцать лет до Рождества Христова – когда в Италии еще были земли, и были люди, чтобы возделывать эти земли. Подобно Фабиям, Фабрициям и Цинциннатам, он оставлял плуг ради меча, а потом снова менял меч на плуг; он сражался, не щадя себя, как простой солдат, а потом возделывал землю, как простой поденщик с фермы; вот только разве что зимой он работал в тунике; летом – совсем нагой.

В своей деревне он соседствовал с тем самым Манием Курием, который трижды удостаивался триумфа; он победил самнитов, объединившихся с сабинянами, изгнал из Италии Пирра, и после трех своих триумфов продолжал жить в своем бедном домишке, где явившиеся к нему однажды послы от самнитов обнаружили его запекающим на огне репу.

Депутаты пришли, чтобы вручить ему не знаю сколько золота.

– Вы видите, какова моя пища, сказал он им.

– Да, мы видим.

– Так вот, когда умеешь обходиться такой пищей, золото не нужно.

Такой человек, безусловно, должен был нравиться Катону, так же как и Катон должен был нравиться ему. И юноша стал другом старика.

Катон Младший был прямым потомком этого грубого цензора, который поссорился со Сципионом, поскольку не одобрял его излишней расточительности и любви к роскоши. Он имел много общего со своим предком, хотя их разделяло пять поколений и представитель одного из них, Гай Порций Катон, внук Катона Старшего, был обвинен и осужден за взяточничество, после чего он был отправлен умирать в Тарракон.

Наш Катон, Катон Младший или же Утический, как вам будет угодно, остался круглым сиротой с одним братом и тремя сестрами. Этого брата звали Цепион.

Одну из сестер – она была ему сестрой только по матери, – звали Сервилия; мы уже называли это имя в связи с запиской, посланной Цезарю в день раскрытия заговора Катилины.

Она, надо сказать, довольно долго упиралась; но Цезарь, узнав, что она страстно желала получить одну очень красивую жемчужину, купил ее и подарил Сервилии. Взамен Сервилия дала ему то, чего желал он.

Жемчужина стоила около одиннадцати сотен тысяч франков.

Катон имел лицо суровое и всегда нахмуренное и был очень неулыбчивым человеком; его сердце с трудом поддавалось гневу, но, однажды рассердив, его можно было усмирить только ценой больших усилий. Медленно обучаясь, он всегда помнил то, что выучил. К счастью, его воспитателем был человек умный и всегда рассудительный, который никогда не грозил ему. Этого человека звали так же, как сына Юпитера и Европы, – Сарпедон.

С самого детства Катон уже проявлял признаки того упрямства, которое в дальнейшем определит его репутацию. Где-то в девяностом году до Рождества Христова, – ему было тогда четыре или пять лет, – союзники Рима стали добиваться для себя права гражданства.

Мы уже говорили обо всех преимуществах, которые вытекали из этого права.

Один из депутатов от союзников разместился у Друза, его друга. Друз, дядя Катона по матери, воспитывал детей своей сестры и питал к ним большую слабость. Этот депутат – его звали Помпедий Силон, – всячески баловал детей, чтобы они заступились за него перед своим дядей.

Цепион, который был на два или три года старше Катона, позволил подкупить себя этими ласками и пообещал.

С Катоном вышло иначе. Хотя в возрасте четырех или пяти лет он должен был плохо разбираться в таких сложных вопросах, как право гражданства, он в ответ на все настойчивые просьбы и заискивания депутатов только молча смотрел на них суровым взглядом.

– Так что же, малыш, спросил его Помпедий, не сделаешь ли ты так же, как твой брат?

Ребенок ничего не ответил.

– Не замолвишь ли ты за нас словечко своему дяде? ну же, давай-ка.

Катон продолжал хранить молчание.

– Какой нехороший мальчик, – сказал Помпедий.

И потом, повернувшись к присутствующим, тихонько сказал им:

– Сейчас посмотрим, насколько ему хватит упорства.

И он взял его за пояс и вывесил за окно, как будто собирался сбросить его на землю с высоты тридцати футов.

Но ребенок даже рта не раскрыл.

– Сейчас же обещай мне, сказал Помпедий, или я брошу тебя!

Ребенок продолжал молчать, не выказывая никаких признаков удивления или страха.

Попидий, рука которого начала, наконец, уставать, поставил ребенка на пол.

– Во имя Юпитера! – сказал он, счастье еще, что этот маленький плут всего лишь ребенок, а не взрослый мужчина; потому что если бы он был взрослым мужчиной, мы запросто могли бы не получить у народа ни единого голоса.