Сергей Городников - Порученец Царя. На стороне царя Страница 19

Карета покатила. Изнутри неё казалось, деревья появлялись и исчезали, как будто выстроенная в ряд почётная стража божьей природы. Царь верхом обогнал карету, слышно увлекал за собой всю свору гончих, которая не смела лаять, словно гурьба пристыженных Никоном блудниц. Но потом, много впереди, гончие забыли о патриархе, звучнее прежнего зашумели радостным тявканьем. Ватажный их лай удалялся уже и от Смоленской дороги, постепенно растворялся среди чащи. Никон устало откинулся на тёплую медвежью шкуру, которая покрывала спинку его сидения, и отдался другим заботам.

Последнее время главным его увлечением было созидание под Москвой своей Палестины. И стоило ему закрыть глаза, как въявь стали возникать, прорисовываться, наполняться объёмом башни и купола белокаменного, залитого ярким солнцем и сияющего златом большого монастыря, более величественного и притягательного, чем Кремль. И от главного храма к нему, к Никону, плавно, будто ступал по облаку, приближался Господь. Приветливо брал под руку и молвил:

– Хочу, чтобы здесь был Иерусалим Новый и Земные Врата в Царствие Небесное. И чтобы ты был главным хранителем ключей от этих Врат.

Никон приоткрыл веки, покрасневшими от недосыпания глазками сурово глянул на тщедушного писаря.

– Если засну, разбудишь у Истры, – предупредил он строго. Вспомнив, что уже переименовал речку, возле которой начиналось строительство Новоиерусалимского монастыря, поправился, хмурясь, словно именно писарь был виновником ошибки: – Разбудишь у Иордана!

8. Встреча в харчевне

Оставленная царём и патриархом Москва жила обыденной своей жизнью.

Обыденно было и на Красной площади возле Спасских ворот, где растянулся торговый ряд с особого рода товаром, каким позволялось торговать только в данном месте. Да и сами лотошники здесь отличались от торговцев на рынках. По всему ряду на лотках были разложены книги и книжицы на любой вкус, иконы и иконки, лубки и лубочные рассказы в рисунках, из которых охотно раскупаемыми были заморские приключения Бовы-королевича. Возле лубочных рисунков большинство покупателей и праздно любопытствующих были купцы и мещане. Там иногда гоготали, откликаясь на удачную остроту или двусмысленное замечание. У лавок с иконами главными покупателями были старухи и вдовые женщины. А рядом с лотками с книгами собирались люди грамотные, вольнодумцы или церковнослужители, часто образуя кружки и споря до хрипоты, а то и до драки – тогда вмешивались бдительные стрельцы и наводили порядок.

В первом часу пополудни, стараясь не привлечь к себе внимания, к крайнему лотку, где торговал мордатый круглолицый парень, торопливо подошёл молодой худощавый и длинноволосый иконописец в заляпанной голубой краской рясе, быстро передал ему серый холщовый мешок. Круглолицый парень кивнул заговорщически, спрятал мешок под лавку, и иконописец тут же безмолвно удалился, как будто опасался быть кем-либо задержанным. Осмотревшись, мордатый торговец сдвинул иконы и на освобождённые от них места положил три вынутых из мешка рисунка. Старухи начали плеваться и креститься, отходить к другим лоткам, а привлекательная белым и чернобровым лицом девица, оказавшись напротив, зарделась, хихикнула и нарочито отвернулась. Зато, будто по условному знаку, туда стали быстро переходить мужчины. Их привлекли картинки с обнажёнными в томном бесстыдстве женщинами, вольно перерисованные с заграничных первоисточников в понятной русским обстановке. Картинки оживили торговлю лотошника. Мужчины посмелее рассматривали их, другие уже и расплачивались, прятали под одежду, в карманы и скоро уходили.

Среди любопытствующих мужчин у этого лотка возник и Плосконос. По одежде он выглядел мастеровым из белорусов, какие с ростом напряжённости в отношениях с Речью Посполитой волной хлынули в Москву из подвластных литовскому гетману древних русских земель. Добровольные пленные или беженцы от религиозных притеснений и погромов, в большинстве своём трудолюбивые горожане, владеющие строительными и прочими ремёслами, в каких остро нуждалась Москва, они быстро прижились в ней и выделились в собственную Мещанскую слободу.

Разглядывая картинку с обнажённой красавицей на широкой постели: она лежала на боку под полупрозрачными занавесями балдахина, в одном месте приоткрывающими её волнительно пышное тело, – Плосконос искоса посматривал на шестерых вольнодумцев, которые стояли возле ближнего лотка с книгами. Продавал книги грустный одноглазый мужчина средних лет, одетый в потрёпанный солдатский камзол. Он не отмалчивался, вставлял в общий разговор вольнодумцев краткие соображения, которые выслушивались, порождали серьёзные ответы. Расплатившись за картинку с обнажённой красавицей, сунув её в карман короткого кафтана, Плосконос беспечно приблизился к тому лотку, проявил на лице любопытство к книгам. Небрежно рассматривая их обложки, он прислушивался к спору. Одноглазый владелец лотка одним шагом отделился от спорщиков, вопросительно посмотрел на него в упор.

– Что-то желаете купить? – спросил он грустно.

Плосконос пожал плечами, де, ещё не выбрал, не решил. Взял одну из тонких книжек, раскрыл на первой странице. Будто следуя глазами за строками в ней, он не показывал внимания к разговору, но не пропускал ни единого слова.

– Никон, бояре ничем не жертвуют на войну. Наоборот. Наживаются на воровстве денег, которые народ повсюду собирает по призыву царя. Они вновь толкают нас к Великой Смуте! – запальчиво проговорил низкий и лысеющий вольнодумец.

– Надо бунтовать! – негромко, но твёрдо заявил старообрядец Задира с убеждённостью страстного борца с несправедливостью.

– Тише ты, – опасливо оглядывая площадь, почти шёпотом возразил сутулый высокий приказчик. – Тут полно доносчиков.

– У царя голова болит, как торговлю расширить, промыслы доходные поднять, заводы строить, – вдумчиво и спокойно объяснил ему стоящий к Плосконосу спиной Расстрига. – Начнёт рты затыкать, ничего не выйдет.

– Чего нам за царя думать. – Задира вдруг уставился на Плосконоса, и тому стало не по себе. – Нам за себя надо решать.

Расстрига заметил, что он с вызовом смотрит ему за спину, обернулся и искренне обрадовался, увидав Плосконоса.

– А, Фёдор, здравствуй! – приветливо сказал он.

Плосконос отложил книгу на лоток, как мог, улыбнулся в ответ. Улыбка не коснулась его холодных глаз, казалась неискренней, ни у кого больше не вызвала желания общаться с ним. Напряжённое молчание повисло между вольнодумцами. Расстрига ощутил всеобщую неловкость, простился с товарищами и отдалился от лотошного ряда с новым знакомым. Увлёкаясь ученическим вниманием Плосконоса к своим высказываниям и теряя чувство времени, он отправился с ним в сторону Вознесенских ворот. Уже на Тверской улице вдруг заметил, что прошли они довольно много.