Синтия Хэррод-Иглз - Длинная тень Страница 19

– Я не хочу терять службу. И более того, не хочу таким образом закончить свою карьеру, не хочу, чтобы это отразилось на детях. Это практическое решение и ничего более. Вот увидишь, очень многие католики поступят точно так же, по тем же соображениям.

– Другие меня не касаются, – отрубила Аннунсиата.

– Аннунсиата, ты хочешь, чтобы я был святым, а я простой смертный и думаю, что не так уж это и важно.

– Твоя вера не кажется тебе важной? То, что является самым сердцем нашей религии, главным таинством?

Ральф беспомощно пожал плечами:

– Вы, женщины, всегда трепетней относитесь к таинствам, чем мы, мужчины. Но разве нас не учили, что Бог обращает гораздо больше внимания на мысли, которые у нас в душе, нежели на слова, слетающие с наших уст? Поэтому слова, которые я произнесу, не будут для меня ничего значить, И Бог поймет это.

– А как Создатель отличит правду от лжи? И что же такое клятва, как не слова, устами и сердцем сказанные Всевышнему? И какую ценность она может иметь, будучи ложью?

– Человек, которому я принесу клятву, не узнает, что это ложь, а я смогу сохранить свою позицию.

Аннунсиата недоуменно развела руками.

– Но, солгав Богу, ты потеряешь душу. Она утечет сквозь пальцы, как вода. И что тогда? – Она вспомнила слова Кловиса о том, что именно душа заставляет мужчин ходить на двух ногах, а не на четырех.

Аннунсиата то спорила с мужем, то и умоляла его, но, когда настало время, он все-таки принял клятву. В душе Аннунсиаты произошел надлом, и нить, соединяющая их, оборвалась окончательно. В тот день она смотрела на него холодными глазами и думала: «Теперь ты ничего для меня не значишь. Ты мне никто!» Она еще не знала, куда эта мысль может привести ее, но за злостью и обидой сквозила радость облегчения.

Ральф сидел у камина в комнате управляющего, Брен и Ферн сопели у ног. Весь дом был погружен в темноту и безмолвие: семья и прислуга давно легли спать. Ральфу было не до сна, его мучили беспокойство и неудовлетворенность. Он сидел так часами, наблюдая, как горит огонь. Вот и сейчас он сидел неподвижно и смотрел, как осыпается пепел с углей. Местные жители верили в то, что осыпающийся пепел предсказывает появление гостей. Он поднялся на ноги, не тревожа спящих собак, и тихо прошел в часовню, надеясь найти успокоение разгоряченному мозгу.

В часовне было темно, только от лампад исходил слабый свет. Он прошел к своему месту на первой скамье, на котором, по традиции, дважды в день всегда сидел хозяин Морлэнда. Это место принадлежало ему вот уже пятнадцать лет. Ральф вытянул длинные ноги, рука потянулась к стене, пальцы на ощупь нашли маленькую дырочку, которую один из Морлэндов много-много лет назад проковырял в камне. Он сидел здесь так часто, как требовал того его долг по отношению к Богу и к людям. Здесь он всегда ощущал сильные путы традиций, тяжесть ноши, которая зовется правами, привилегиями, ответственностью за то, что ты хозяин. Поколение за поколением здесь сидели многие, кто нес эту же ношу до него, и отправление мессы всегда считалось главным долгом хозяина. Раньше ему и в голову не приходило, что из-за религии могут возникнуть проблемы.

Ральф понимал, что вера никогда не имела для него слишком большого значения. Он знал, что у женщин и прислуги Морлэнда эта слепая вера есть, видел, как преображаются их лица, наблюдал их экстаз и покой. Для него же это являлось традицией, он не чувствовал себя причастным к таинству. Вера была скорее привычкой, он делал то, что считал наилучшим, и верил в то, что Создатель то же самое сделает для него. Так за что его наказывать? Он сделал то, что считал наилучшим для Морлэнда, для своих детей, для жены... А она все равно отвернулась от него. Бог-то поймет, что он сделал, но она, она не понимала и смотрела на него глазами, горящими от ярости, глазами, которые при свете дня видели древнюю темноту таинства. С внезапным озарением он подумал, что это напоминает веру простого народа в сказки: однажды закатится солнце, вокруг останется только темнота, они утратят здравый смысл и вернутся к своим идолам, будут отправлять древние обряды, советоваться с колдуньями, поклоняться языческим божкам и страшным демонам.

Ральф вспомнил своего деда Эдмунда, во время гражданской войны отказавшегося сражаться за короля, чтобы сохранить Морлэнд в целости и сохранности. Слуги рассказывали историю о том, что статуя Пресвятой Девы, которая была старше самого дома, плакала настоящими слезами, когда Эдмунд открыл ворота противникам короля. Самые старые клялись, что видели это сами. Но что такого ужасного сделал Эдмунд, и что ужасного сделал он, Ральф? Если бы Эдмунд сопротивлялся, то Морлэнд стерли бы с лица земли, многих ранили, возможно, убили, семья распалась бы, и, может быть, навсегда. А если бы Ральф не принял клятву, он сделался бы ослушником закона. Он беспрерывно искал ответ на вопросы, не имеющие ответа. Он вспомнил свою первую жену Мэри, ее безрадостную жизнь. Чем же он был виноват в ее несчастьях? Только тем, что женился на ней? Но мог ли он тогда думать, что поступает неправильно?

Отец Сент-Мор ничем ему не помог. Когда Ральф попытался рассказать, что с ним происходит, – сбивчиво, бессвязно, поскольку никогда не умел говорить красиво и сам не вполне понимал себя, – священник только произнес:

– Человек всегда должен поступать как надо. Больше он ничего не может сделать.

Ральф злобно подумал, что Сент-Мор – священник Аннунсиаты и ей наверняка ответил бы.

Легкий звук заставил его повернуть голову, и он с удивлением заметил, что дверь открывается. Аннунсиата... Сначала Ральф подумал, что жена ищет его, но быстро понял свою ошибку, потому что она, не глядя но сторонам, устремилась в женскую половину часовни. Она не заметила мужа, – он притаился в тени, желая знать, что будет дальше. Аннунсиата взяла с собой ночник из спальни, слабое пламя освещало ее белое лицо и отбрасывало фантастические тени на стены и потолок часовни.

Она подошла к алтарю, зажгла две свечи, опустилась на колени перед статуей Девы, молитвенно сложила руки и обратила взор на лик Благословенной Матери. Ральф смотрел на жену, болезненно ощущая ее красоту. Рукава белой ночной рубахи нежно струились по рукам, темные густые волосы были откинуты назад, открывая линии четкого профиля, выделявшегося на фоне темноты, темные глаза светились, губы беззвучно двигались в молитве. О чем она думает? Что просит? Лицо Аннунсиаты было освещено внутренним огнем, но он и представить не мог, какие чувства владеют ею. Может быть, она все-таки спустилась вниз поискать его, скучает по нему, жалеет о своей холодности? Наблюдая за женой, Ральф заметил сияющие алмазы слез на ее лице – одна из них проложила извилистую дорожку к углу рта. Она поймала ее непроизвольным движением языка, и Ральфу очень захотелось, чтобы жена оказалась в его объятиях, принесла свои слезы ему, чтобы он мог осушить их своими поцелуями, крепко прижать ее к себе и успокоить, как бывало уже не раз. Всю свою жизнь он заботился об этой женщине, защищал ее, и сейчас не смог вынести ее слез. Ральф тихонько встал и направился к жене. Аннунсиата перекрестилась, поднялась с колен и заметила его.