Стезя и место - Красницкий Евгений Сергеевич Страница 19

– Ну и что?

– А то! – Осьма поерзал в седле и глянул на Алексея, как учитель на непонятливого ученика. – Если бояре без князя нашествие отобьют, то на кой им князь? Князьям на то и подати платят, и бесчинства людишек их терпят, чтобы защищал, а если не может… понял меня?

– Это ты дурнем не прикидывайся! «Платят», «терпят», – передразнил Алексей собеседника. – Да попробовали бы не платить и не терпеть, им бы так напомнили, кто в доме хозяин, что до конца жизни почесывались бы, если б, конечно, головы на плечах сохранили.

– Ну, не скажи, Леха, не скажи. Или не знаешь, что иным князьям, не только «путь указывали», но, бывало, и живота лишали?

– «Путь указывает» не боярство, а вече![7]

– Ну что ты, как дитя?! Вече, вече… еще скажи «глас народа»! – Осьма презрительно сплюнул, но, глянув на Алексея, торопливо выставил перед собой ладонь и заговорил иным тоном: – Ладно, ладно! Были времена, когда вече и впрямь гласом народным глаголило, да только прошли те времена давным-давно. Когда народу не так уж много, когда все друг друга знают, тогда – да, вече. А теперь, когда города выросли, когда, скажем, в том же Турове многие тысячи людей, когда один горожанин на другого смотрит и не знает, свой это или посторонний… Нет, Леха, теперь это не вече, а так, видимость одна. Или не слыхал, как бояре горлопанов покупают, чтобы на вече орали не то, что думают, а то, за что заплачено? Или ни разу не приходилось слышать, что за боярином таким-то столько-то народу, а за таким-то столько-то? И это, по-твоему, «глас народа»? Девкой-то наивной не прикидывайся.

– Вот ты про какой товар с гнильцой говорил! Да, за такую «торговлю» и впрямь головами платят, – Алексей ухмыльнулся и подмигнул Осьме. – А не из-за этой ли «торговли» тебе от князя Юрия прятаться приходится? А, Осьмуха?

– Да не обо мне речь! Ну что ты, коптить-вертеть, непонятливый такой? Свято место пусто не бывает! Если туровское боярство силу за собой почует, так не просто князя погонят, а выбирать станут, кого на туровский стол позвать! Ну, дошло теперь?

– Хочешь сказать, что Корней с Федором думают сменить Вячеслава из Мономашичей на Вячеслава из Святополчичей?

– Так племянник же! И на Мономашичей зол! И…

– Ну, ты загнул! – перебил Алексей, но уверенности в его голосе не чувствовалось.

– Да ты же сам говорил, что Вячко Клецкий может полесское боярство поднять и возглавить! Для чего, ты думаешь, Корней с Федором надумали его в Пинск вызвать?

– Я говорил, что это глупость! И сейчас то же самое скажу! Туровские земли почти со всех сторон Мономашичами окружены, задавят!

– Но соблазн-то какой! Сами нашествие отбили, сами князя себе выбрали. Да поместное боярство только о том и мечтает!

– Опять бояре… – Алексей поморщился. – Только и думают, что о своей выгоде, а во что это оборотиться может…

– Боярин боярину рознь! – Осьма снова заговорил менторским тоном. – Это княжьи людишки только и мыслят, чтобы урвать побольше с земли, да еще и от князя милости получить – им более жить не с чего! А поместное боярство в обустройстве земли заинтересовано, в неизменности порядка и в изжитии временщиков, которые сегодня здесь, а завтра вместе с князем в иное место подались. А после них – хоть трава не расти. А тут случай такой князю сказать: «Или ты правитель наш, или перекати-поле. Если правитель, то совершай деяния правителя, в благополучии своей земли заинтересованного, а если перекати-поле… так и катись! На тебе свет клином не сошелся»![8] После того, как полоцкое нашествие отобьют, у многих, знаешь ли, в головах кружение начнется.

– Его еще отбить надо, – Алексей на секунду задумался, а потом отрицательно покрутил головой. – Нет, Корней муж умудренный, на такие дела не пойдет.

– Да ты подумай! Соблазн-то какой: племянник на княжьем столе, которому деваться некуда, а потому он по рукам и ногам повязан – хочет-не хочет, а советов будет слушаться и льготы, какие потребуют, даст. А еще…

– Хватит! – в тоне Алексея начала проскальзывать злость. – Что ты меня, как девку, уламываешь? Не верю я, что Корней на соблазн поддастся, не тот он человек. Боярин Федор… да, этот мог бы, но он без Корнея никто и ничто, ты сам вчера все видел и слышал.

– Ладно, нет, так нет! – неожиданно покладисто отозвался Осьма. – Нам же хлопот меньше. Слушай, Леш, а расскажи-ка мне про Нинею, а то все: волхва, волхва, а я и не знаю ничего про нее.

– А я тоже почти ничего не знаю. Взял бы да навестил ее сам, оказал бы уважение, подношение какое-нибудь сделал, побеседовали бы…

– Ну уж нет! Чур меня! – Осьма мелко перекрестился. – Никифор, вон, сходил один раз, теперь за версту Нинеину весь обходить станет.

– Ну, это он сам виноват! А я – ничего: сходил, поговорили, обнадежила, что Саввушку вылечить можно. Зря ты так, Осьмуха, она не злая совсем. Строгая – да, мудрая – таких еще поискать, и… ну, волхва, одним словом.

– А о чем говорили-то? Кроме Саввы, конечно.

– Да как-то… – Алексей на некоторое время задумался. – Х-м, а знаешь, она-то почти ничего не говорила, это я ей, как-то так вышло, все про себя рассказал, даже такое, о чем и думать позабыл, даже такое, что и не рассказываю никогда… – Алексей удивленно уставился на Осьму. – Надо же! Я только сейчас и подумал… это ж она меня… м-да!

– Угу, а сам говоришь: «сходи», – Осьма задумчиво поскреб в бороде. – Вот так возьмет и вывернет наизнанку…

– Что, есть, что скрывать?

– У всех есть. А с чего ты взял, что она мудрая, если, как ты сказал, она почти ничего не говорила? – Купец нагнулся вперед и попытался заглянуть собеседнику в лицо. – Строгая, мудрая, чего-то ты еще про нее добавить хотел. С чего бы вдруг, если она все больше помалкивала, а ты один там распинался?

– Знаю и все! Чего ты прицепился-то?

Удивление у Алексея начало потихоньку сменяться злостью, Осьма это заметил и попытался успокоить собеседника:

– Да ладно, не горячись ты так, ну, выспросила, ну сам не заметил… на то и волхва. К попу-то на исповедь ходишь, и ничего.

– К попу, сравнил! Попы так не умеют… или умеют? Не слыхал?

– Греки точно не умеют, – ответил Осьма, – а наши, может быть, кто-то и может, но им нельзя – вера не позволяет… вроде бы. Покаяние добровольным должно быть.

Некоторое время ехали молча. Алексей насупился и мял в кулаке повод, видимо переживая то, как обвела его волхва, Осьма деликатно помалкивал, время от времени испытующе поглядывая на спутника, ожидая, когда тот немного успокоится и можно будет продолжить разговор. Однако Алексея, видимо, «зацепило», он пробормотал:

– Вера не позволяет… а ей, значит, позволяет… – и погнал коня размашистой рысью.

Осьме не оставалось ничего другого, как пуститься вслед за ним.

Алексей держался в седле с обманчивой небрежностью истинного мастера, казалось, едва касаясь стремян носками сапог – сказывалась степная школа, Осьма, несмотря на мешковатость телосложения, тоже в ритм скачки взлетал над седлом так, словно чудесным образом утратил половину своего веса. Так бы, наверно, и скакали, пока не пришла бы пора перейти на шаг, давая роздых коням, но со стороны вьючной лошади начал доноситься какой-то ритмичный звук – то ли работники что-то плохо уложили в тороках, то ли плохо закрепили саму поклажу. Осьма только время от времени оглядывался, с выражением досады на лице, но не просил Алексея остановиться – ждал, пока быстрая скачка развеет дурное настроение спутника. Дождался он как раз обратного – Алексей осадил коня и буркнул:

– Не слышишь, что ли? Скотину бы пожалел, намнет же спину… – помолчал немного, дождавшись, пока купец, неразборчиво ворча под нос, оправит сбрую, и спросил. – Ну, чего еще узнать хочешь? Вижу же, что хочешь.

– Тут такое дело, Леша, – Осьма с притворным кряхтением поднялся в седло и излишне внимательно принялся разбирать поводья, – ты бы не горячился. Понимаешь, ты – воин, твое дело воевать, я – купец, мое дело торговать…