Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов - Михаил Сергеевич Трофименков Страница 19

В обоих фильмах речь шла о заточении. Добровольном заточении участников жестокого научного опыта – «игры в тюрьму». И вынужденном – уродливо-величественной агонии верхушки Рейха, загнанной Красной армией в мышеловку гитлеровского бункера. Можно было предположить, что лейтмотивом «Дианы» тоже станет заточение опальной принцессы: пусть не физическое, но психологическое. Или даже что Хиршбигель продолжит фильмом о катастрофе в доме Виндзоров исследование гибели властителей мира сего.

Во всяком случае, его предыдущие фильмы не давали никаких оснований ожидать того, что получилось. Наверное, не стоило забывать, что немецкий творческий гений столь же сентиментален, сколь и суров.

Вернувшись в свой особняк с очередной благотворительной акции, Диана первым делом – «Вы очень устали» – отпускает по домам и помощников, и прислугу. Скидывает туфли с измученных каблуками ног. Неумело готовит одинокий завтрак.

Хаснат рассказывает Диане о гибели своего учителя, застреленного уличным грабителем. Взгляд Дианы затуманивается, и она высказывает глубокую мысль о смерти, которая приходит, когда ее совсем не ждешь.

Диана и Хаснат, как счастливые дети, скачут на морском берегу, а потом едут в машине под закадровое: «Ne me quitte pas, ne me quitte pas».

Придя в квартиру Хасната в его отсутствие, Диана обнаруживает там холостяцкий бардак и кипу газет с ее фотографиями – доказательство его безграничной любви. Улыбнувшись, она берется за швабру.

Потерянный Хаснат приходит на место гибели своей принцессы, с которой его разлучила злая судьба в лице папарацци, чтобы положить на гору цветов записку с последним признанием в любви.

Со времен «Истории любви» (1970) Артура Хиллера – где юноша с богатой фамилией Оливер Бартлетт IV беззаботно любил бедную студентку, а она умирала от рака – миру не предлагали такого слезоточивого и по-своему прекрасного фильма. Клод Лелуш должен удавиться от зависти: признанному мастеру «трех аккордов» за полувековую карьеру не удалось достичь таких сентиментальных высот, как Хиршбигелю.

Той же божественной простотой, которая в любом случае лучше воровства, светятся и диалоги. Вот Диана встречается с хирургом Кристианом Барнардом, первым в мире пересадившим человеческое сердце. Втайне от гордого любовника она просит светило найти Хаснату работу на любом краю света, где они могли бы зажить скромной и счастливой жизнью.

Диана: «Профессор…»

Барнард: «Просто Кристиан».

Ирония иронией, но Хиршбигель совершил фигуру высшего пилотажа. История Дианы – нехорошая история. Скандальная, а не романтическая, не «розовая», а «ярко-желтая». Она о вырождении аристократии, «о скелетах в шкафах», «о грязном белье», о масках. Сугубо современная трагедия. Но это если брать ее в целом. Если же вычленить один эпизод (верю, что он действительно был чист и прекрасен по контрасту с иными эпизодами этой дворцовой саги), то получается вневременная, несмотря ни на какую борьбу экранной Дианы с противопехотными минами, ради которой она почти рискует жизнью в Анголе, «история любви».

Изумительно, что в фильме нет сцены встречи (раз в пять недель) Дианы с детьми, с которыми ее разлучили мстительные Виндзоры. Да, она говорит с ними по телефону, и они вскользь упоминаются в разговорах с Хаснатом, но если зритель их не видит, то их и нет, это закон восприятия. Принц Чарльз, кажется, не упоминается вообще: на экран его не пустили даже вербально.

Экранная Диана – ниоткуда: сказочная, а не конкретная принцесса. И Хаснат – никакой не хирург, а сказочный принц, только притворяющийся хирургом. Вернувшись из пакистанского Лахора, где Диана представлялась родне возлюбленного, она так и говорит, что побывала в сказке. Ей надевали на шею цветочные гирлянды. Старая мудрая бабушка Хасната назвала ее молодой львицей, а властная мама, предъявив поначалу счет «любимому дяде твоего бывшего мужа», лорду Маунтбеттену, за кровавый раздел Британской Индии в 1947-м, потом попросила относиться к этим претензиям как к ритуалу, что ли.

Вынеся Виндзоров за скобки «истории любви», Хиршбигель отнюдь не лишил ее политической составляющей. «Диана» – недвусмысленно политический фильм. Даже геополитический.

Роман Дианы с Хаснатом – это мистический брак между Британией и бывшим британским Востоком, геополитическими Монтекки и Капулетти, не искупление, но аннулирование колониальных долгов. Что может быть актуальнее в эпоху, когда британские солдаты убивают и умирают в том же Афганистане, где убивали и умирали и в 1870-х, и в 1919-м. У реального Хасната афганские корни, и семья его из тех краев, где прошлое никогда не становится былым, но всегда остается настоящим.

Роман Дианы с Доди – гораздо более романтический, чем с Хаснатом, однако Хиршбигель упоминает его раздраженной визуальной скороговоркой: надо же как-то обозначить финал истории. Доди гораздо больше подходит на роль восточного принца: просто потому, что он принц и есть. Но ему после смерти не везет так же, как не повезло при жизни: его место занял Хаснат.

В новейшей истории есть только один пример такого мистического брака. Народная аргентинская молва приписывает Эвите Перон роман с юным Эрнесто Геварой, тогда еще не «Че». Это отнюдь не романтическое предание, а идеологический тезис, желание соединить авторитарный национализм генерала Перона с интернациональной революционностью «новых левых».

Женщина, примиряющая воинственных врагов, – мифологическая фигура в чистом виде. Но Диана и превратилась в массовом сознании в мифологическую, вневременную фигуру. Собственно говоря, Диана она лишь отчасти.

Академик Фоменко придумал, что людей, фигурирующих в летописях в качестве монархов, правивших Русью в разные не то что десятилетия, а столетия, не существовало. Существовал же один монарх, которого некие глобальные заговорщики расщепили на несколько клонов. По той же логике – не исторической, но мифологической – не было ни Дианы, ни Эвиты, ни, скажем, Грейс Келли. А была одна современная святая.

Королевских кровей и выросшая в нищете одновременно; счастливая в браке и выданная замуж по расчету зараз. Обладавшая мистической силой, но потратившая ее, творя добро, до капли: так, что сил уберечь саму себя просто не осталось.

Нет причин сомневаться в личном благородстве Эвиты и Дианы. Но Диана занималась благотворительностью потому, что это единственный род публичной деятельности, позволенный женщине в ее положении. А Эвита была проводником социальной политики генерала Перона, обеспечившей ему беспрецедентную народную любовь: аргентинцы самых разных политических взглядов силой оружия принудили военную хунту вернуть Перону власть спустя немыслимые восемнадцать лет после его изгнания. Но в современной мифологии и Эвита, и Диана