За пять веков до Соломона (СИ) - Николенко Александр Страница 19

— Но если в природе могу себе это представить, то как внутри человека Твердое от Мягкого отделить?

— Это знание четвертая заповедь «Найди точку опоры» дает, о которой завтра говорить будем.

Моисей надолго умолк, вспоминая давешние события. А Осия все смотрел, не отрывая взгляда от последних сполохов на терновом кусте.

— Учитель, хочу еще вопрос задать.

— Спрашивай.

— Зачем о кусте пылающем Вы мне всю правду рассказали? Почему не заставили в изумлении чуду дивиться?

— Ты, Осия, духом сегодня куда сильнее, чем я тогда был. Вот и думаю я, что не нужно тебе, месяцы долгие в созерцаниях проводить, перед кустом огненным сидя. Есть у нас с тобой еще семь дней и целых девять заповедей. А к заповеди «Познай Силу и Слабость!» добавить мне больше нечего.

Глядя на задумчивое лицо ученика, Моисей подумал про себя:

— Добавить-то нечего, кроме одного испытания завтра, по сравнению с которым куст терновый детской забавой покажется…

Глава Четвертая

Найди точку опоры!

Тогда фараон всему народу своему повелел, говоря:

всякого новорожденного сына бросайте в реку, а всякую дочь оставляйте в живых.

И вся вода в реке превратилась в кровь, и рыба в реке вымерла, и река воссмердела,

и Египтяне не могли пить воды из реки; и была кровь по всей земле Египетской…

и воскишит река жабами, и они выйдут и войдут в дом твой, и в спальню твою, и на постель твою,

и в домы рабов твоих и народа твоего, и в печи твои, и в квашни твои…

и явились мошки на людях и на скоте. Вся персть земная сделалась мошками по всей земле Египетской…

налетело множество песьих мух в дом фараонов, и в домы рабов его, и на всю землю Египетскую: погибала земля от песьих мух…

будет на скоте твоем, который в поле, на конях, на ослах, на верблюдах, на волах и овцах: будет моровая язва весьма тяжкая…

И напала саранча на всю землю Египетскую и легла по всей стране Египетской

в великом множестве: прежде не бывало такой саранчи, и после сего не будет такой;

она покрыла лице всей земли, так что земли не было видно, и поела всю траву земную и все плоды древесные…

и не осталось никакой зелени ни на деревах, ни на траве полевой во всей земле Египетской…

— Завет Аменемхата? Ты точно уверен? — простые слова заезжего караванщика подействовали неожиданно сильно: Моисей, тридцатилетний зять мадиамского первосвященника, побледнел и с трудом опустился на подушку рядом с чужеземцем.

— Да все об этом говорят. Что, мол, у фараона больше ничего не осталось. Если хочет доверие народа сохранить, то должен Завет Аменемхата исполнить.

— Ты хоть представляешь, что это такое? — Моисей взял себя в руки, и голос больше не дрожал.

— Наверное, какая-то молитва особая. Или подношение Богам, — караванщик деланно зевнул, показывая, что религиозные обряды египтян его совершенно не интересуют.

Молитва особая. Да уж. Знал бы ты, незнакомец, что стоит за невинными словами «Завет Аменемхата». Тогда бы так спокойно не рассуждал. Подношение Богам. А ведь верно. Точнее не придумаешь. Именно подношение Богам. Только слишком кровавое. Что же могло такого в Египте случиться, что Рамсес решился вытащить самый жестокий из законов? Жестокий настолько, что за последние двести лет ни один фараон не рискнул применить!

— Что слышно из царства Египетского? Как торговля с ним идет? — задал Моисей невинный вопрос.

Караванщик широко улыбнулся — об этом он мог говорить часами:

— Как никогда хорошо! Второй год вожу зерно из Вавилона, а египтяне — не поверишь! — чистым золотом платят. Вот в прошлый раз…

С каких пор Египет хлеб из других стран завозит? И платит за него втридорога? Понятно, если бы речь о сапфире или аметисте драгоценном шла, о кедре ливанском или сандаловом дереве индийском. Но за простое зерно и золотом?

И все же главным оставался вопрос о древнем Завете. Моисей решил подстегнуть интерес караванщика к этой теме старым верным способом. Он еще минуту прислушивался к пылкому рассказу чужестранца («… тогда и говорю, мол, молодого верблюда разгружай и забирай, а он уперся — хочу хромого и все; я его и так, и этак, но ни в какую…»), а потом перебил самым невежливым образом:

— Может, все же ошибся ты? О таких вещах простые люди на улицах не болтают! — в руке Моисея сверкнул синеватым цветом небольшой бирюзовый камешек. — Тебе-то лично, кто о завете Аменемхата поведал?

Торговец аж вперед подался, увидев отблески драгоценного камня. Не сводя хищного взгляда с бирюзы, жадно сглотнул и хрипло произнес:

— Соплеменник мой, Ауриг, сотником стоит во главе одного из египетских военных отрядов. Перед самым моим отъездом тысячник его вернулся чернее тучи с совета во дворце фараона. Молчаливый весь и задумчивый. На расспросы отвечать отказался, заявив, что, видать, Боги с ума посходили, если фараон приказывает Завет Аменемхата исполнить.

Моисей горько вздохнул, глядя, как камешек бирюзы исчезает в толстых пальцах торговца. Нет, ему совсем не было жаль драгоценности. Просто в отличие от торговца, он хорошо знал, что написано в Завете. И потому был полностью согласен с мрачным тысячником, что Боги или, по крайней мере, Рамсес сошли с ума. Что иное могло заставить фараона сделать немыслимое?

Уже через пятнадцать минут он входил в свой шатер. Сепфора оторвалась от шитья и широко ему улыбнулась. А Моисей только оскалился: как всегда в минуты напряжения, лицо ему не подчинилось. В глазах верной жены промелькнул огонек тревоги и зажегся немой вопрос.

— Сепфора, я уезжаю. Сейчас, сразу. В Египет.

— Моисей, неужели она? Я так надеялась, что ты позабыл ее за десять лет!

О чем это она? Или о ком? О Мариам? Да что ты, Сепфора! Если бы все было так просто. Мысли вихрем неслись в голове у Моисея.

На секунду мелькнуло искушение рассказать, что случилось, облегчить тяжкую ношу, которая появилась всего час назад. Но нет, нельзя. Сепфора сразу захочет с ним идти.

Моисей обнял жену и нежно потрепал по голове подбежавшего сына.

— Сепфора, нет у меня никого на свете дороже вас. Может я и встречу Мариам, но поверь — это осталось в далеком прошлом. Уже пять лет, как в Египте царит мой брат, Рамсес. Пять лет, как я мог бы назад вернуться, не опасаясь за свою жизнь. Но мой дом там, где моя семья. И потому все это время я жил здесь вместе с вами. А сейчас — должен ехать.

Он еще раз поцеловал жену и едва слышно произнес:

— Если бы дело было в старой любви. К сожалению, все намного хуже. Намного, намного хуже…

— Надеюсь, ты понимаешь, что у меня нет другого выхода, — голос фараона был глухим и исполненным отчаянья. — Вот уже полгода, как указ лежит у меня на столе. Но только три недели назад решился я его подписать.

— Рамсес, ты не сделаешь этого!

— Еще как сделаю, Моисей. Будь ты на моем месте, поступил бы точно также. Лучше пожертвовать двумя-тремя тысячами людей, чем обречь на гибель десятки тысяч. Я не могу рисковать будущим Египта.

— Но ведь должен быть какой-то выход!

— Моисей, этот вопрос я сам задаю себе по сотне раз каждый день. Когда мой Везир шесть месяцев назад явился с этой мыслью, я приказал всыпать ему пять палок. Моисей, всыпать палок самому Везиру! Ты когда-то слышал о таком? Но уже тогда я понимал, что другого выхода нет. И Везира наказал от осознания нашей беспомощности и безысходности. Хвала Богам, он — муж разумный, и обиды на меня не держит.

— И все равно, Завет Аменемхата — это не решение проблемы.

— Хорошо, Моисей, давай объясню еще раз, — губы молодого фараона сомкнулись совсем, как у отца. — Кстати, напомни, который по счету: третий или четвертый? Не будь ты братом, я бы не церемонился. Смотри сюда.