Александр Дюма - Робин Гуд Страница 19

Робин не сумел скрыть, что красота любезной девушки произвела на него большое впечатление, и поэтому, когда прелестная Мод протянула ему обе свои маленькие ручки, чтобы приветствовать его приход, добрый брат Тук воскликнул:

— Не довольствуйся руками, мой мальчик, а целуй ее прямо в губки, в алые губки, оставь скромность — это добродетель дураков.

— Фи! — сказала девушка, насмешливо качая головой. — Фи, как вы смеете такое говорить, отец мой?

— «Отец мой, отец мой!» — с фатоватым видом повторил монах.

Робин последовал его совету, хотя девушка все же слабо сопротивлялась; Тук вслед за ним наделил свою духовную дочь сначала поцелуем прощения, потом поцелуем примирения… одним словом, нужно признать откровенно, что Мод к нему относилась скорее как к поклоннику, нежели как к наставнику, а манеры монаха весьма мало соответствовали его сану.

Робин заметил это и, пока они пили и закусывали за столом, который накрыла для них Мод, самым невинным тоном заявил, что монах не очень-то похож на грозного и почитаемого духовника.

— В некотором оттенке близости и приязни в отношениях родственников нет ничего предосудительного, — ответил монах.

— Ах, так вы родственники? А я и не знал!

— И близкие, мой юный друг, очень близкие, но не до такой степени, когда запрещено вступление в брак: мой дед был сыном одного из племянников двоюродного брата двоюродной бабушки Мод.

— Ну, теперь с родством все ясно.

Мод покраснела и взглянула на Робина так, будто просила пощадить ее. Бутылки опустошались, кружки стучали по столу, в буфетной звенел смех и слышался звук поцелуев, сорванных с губок Мод.

И тут, в самый разгар веселья, дверь буфетной внезапно отворилась и на пороге появился сержант в сопровождении шести солдат.

Сержант галантно поклонился девушке и, строго взглянув на сотрапезников, спросил:

— Вы спутники чужестранца, явившегося посетить нашего господина, лорда Фиц-Олвина, барона Ноттингема?

— Да, — спокойно подтвердил Робин.

— Ну, и дальше что? — дерзко спросил брат Тук.

— Следуйте за мной в покои милорда.

— А зачем? — снова спросил Тук.

— Не знаю. Такой приказ. Повинуйтесь.

— Но перед уходом выпейте глоточек, — сказала красотка Мод, подавая солдату кружку эля, — это вам не повредит.

— Охотно.

И, осушив кружку, сержант вторично приказал сотрапезникам Мод следовать за ним.

Робин и Тук подчинились, с сожалением осипши хорошенькую Мод в буфетной одну и в печали.

Пройдя но огромным галереям, а потом через оружейный зал, отряд оказался перед тяжелой дубовой дверью, и сержант трижды громко постучал в нее.

— Входите! — грубым голосом крикнули из-за двери.

— Следуйте за мной, — сказал сержант Робину и Туку.

— Входите, да входите же, разбойники, негодяи, висельники! Входите, — громовым голосом повторял старый барон. — Входите, Симон.

Наконец сержант отворил дверь.

— Ага! Вот и вы, мошенники! Где ты пропадал столько времени, я ведь тебя за ними давно послал? — произнес барон, бросая на командира маленького отряда испепеляющий взгляд.

— Да будет вашей светлости известно, я…

— Лжешь, собака! Как ты смеешь оправдываться, заставив меня прождать три часа?!

— Три часа? Милорд ошибается, и пяти минут не прошло, как вы приказали мне привести сюда этих людей.

— Наглый раб! Он смеет уличать меня, да еще глядя мне в глаза! А вы, плуты, — добавил он, обращаясь к ошеломленным солдатам, — не смейте больше повиноваться этому изменнику; обезоружить его, связать — и в камеру! А если только он посмеет сопротивляться, бросьте его в каменный мешок — нечего его жалеть! Живо! Действуйте!

Солдаты переглянулись, стараясь приободрить друг друга, и направились к своему командиру, чтобы обезоружить его; сержант был ни жив ни мертв, но не произнес ни слова.

— Ах вы мошенники! — закричал барон. — Да как вы смеете трогать этого человека, ведь он еще не ответил на вопросы, которые я ему собираюсь задать!

Солдаты отступили.

— А теперь, предатель, теперь, когда я доказал тебе свою доброту, помешав этим скотам отнять у тебя оружие, ты по-прежнему не знаешь, отвечать ли на мои вопросы? Говори: собаки, которых ты привел, действительно спутники этого закоренелого безбожника, осмелившегося бросить мне в лицо ужасные оскорбления?

— Да, милорд.

— А откуда ты это знаешь, болван? Как тебе это стало известно? Почему ты в этом уверен?

— Да они сами мне в этом признались, милорд.

— Ты осмелился допрашивать их без моего разрешения?

— Милорд, они мне это сказали, когда я приказал им следовать за мной, чтобы предстать перед вами.

— «Сказали, сказали», — повторил барон, передразнивая дрожащий голос бедняги-сержанта, — это что, доказательство? Ты так всему и веришь, что тебе скажет первый встречный?

— Милорд, я думал…

— Молчи, бездельник! Хватит, убирайся отсюда! Сержант скомандовал своим людям: «Кругом!»

— Подождите!

Сержант дал команду «Стой!».

— Да нет, убирайтесь, убирайтесь! Сержант снова сделал солдатам знак выйти.

— Куда это вы, мерзавцы?!

Сержант во второй раз остановил своих людей.

— Да убирайтесь же, говорю вам, псы неповоротливые, улитки проклятые!

На этот раз отряд все же вышел из комнаты и вернулся на свой пост, но старый барон продолжал браниться.

Робин внимательно следил за развитием интереснейшего разговора Фиц-Олвина с сержантом; он был совершенно ошеломлен и смотрел на необузданного и диковинного владельца Ноттингемского замка скорее с удивлением, чем со страхом.

Барону было около пятидесяти лет; средний рост, маленькие, но живые глаза, орлиный нос, длинные усы, густые брови, черты волевые, лицо багровое, словно налитое кровью, и во всех действиях что-то странное и дикое — такова была его внешность; он носил чешуйчатые доспехи, а поверх — широкий плащ из белого сукна, на котором выделялся красный крест рыцарей из Святой земли. Малейшее слово противоречия вызывало ужасный взрыв ярости у этого в высшей степени вспыльчивого и злобного человека; из-за взгляда, слова или жеста, которые ему не понравились, он мог стать человеку непримиримым врагом, помышляющим только о жестокой мести.

Допрос, который хозяин замка собирался учинить двум нашим друзьям, обещал на вечер новые бури; началось с того, что барон с жестокой насмешкой в голосе язвительно воскликнул:

— А ну, подойди-ка поближе, шервудский волчонок! И ты, бродяга-монах, червь монастырский, тоже подойди! Отвечайте без притворства и лукавства, как вы осмелились проникнуть в мой замок и какой разбой вы задумали здесь учинить, явившись сюда: один из своих зарослей, а другой — из своего логова? Отвечайте поскорее, причем правду, а то я знаю один прекрасный способ развязать языки даже немым, и, клянусь святым Иоанном Акрским, я его испытаю на вашей шкуре, неверные собаки!