Валерий Привалихин - Клад адмирала Страница 19

– Хотя бы доморощенные богатеи. Никто – ни из уральских, ни из сибирских – не пожелал даже дать заема…

– Полноте, господин старший лейтенант. О чем вы? Вместе с властью адмирал получил весь российский золотой запас. После этого клянчить деньги у кого‑то – грех. Ежели уж всерьез объявил крестовый поход против большевизма, нужно было во имя великой цели, коли требуется, потратить все до последнего слитка, до последней монеты. Скажите лучше, адмирал оказался никудышным политиком. Да и военным – тоже.

– А вам не кажется, господин полковник… – Взоров приподнялся, готовый вспылить.

– Подождите! – Ковшаров сделал жест рукой, призывая выслушать. – Я не менее вашего симпатизирую адмиралу. Но не смешиваю симпатию с истиной. А истина – что стоило адмиралу признать независимость Финляндии? Одно его слово, и Юденич перед своим выступлением получил бы дополнительно сто тысяч штыков. А зачем держал и продолжает держать рядом этого размазню Вологодского? Или, по‑вашему, и это удачный выбор?

– Назначение Вологодского премьер‑министром, конечно, ошибка, – согласился старший лейтенант.

– Да. Но главная ошибка: незачем было торчать в Сибири. После успеха генерала Пепеляева нужно было любой ценой прорываться к Казани, к Волге, на соединение с Антоном Ивановичем Деникиным. А мы здесь торчали и одним уж этим восстановили против себя сибирского мужика. С чего ему выступать против совдепии, если у него всегда земли хватало и большевики пообещали не отнимать.

Полковник совершенно не хотел оценивать ни Верховного, ни его премьера. Вырвалось непроизвольно. Подумав, что продолжение в том же ключе может, чего доброго, все испортить, он круто переменил разговор:

– Вы знаете Ратанова? Штабной офицер из армии генерала Войцеховского.

– Не имею чести.

– Велика честь, – усмешка тронула губы полковника. – Картежник и пьяница. Взял себе в наложницы вдову вятского миллионера. Бедная женщина после смерти мужа оказалась без средств. Sous le soleil et les étoiles. Donc, imaginez vous qu’il a intventé[10]: она должна была ему при гостях голая играть на рояле. Голая молодая женщина, ее степенство, играла для пьяных сборищ. Только за еду и кров.

– К чему вы все это рассказываете мне? – мрачно спросил старший лейтенант.

– Вам? Нет. Больше – себе. Думаю, что придется мне, кадровому офицеру, делать за кусок хлеба, когда нас вышибут за границу.

– Мы выиграем, – тихо, с упрямством в голосе сказал Взоров. – Пусть отступим даже до Красноярска, но выиграем.

– Оставьте. Некому выигрывать. Сахаров сдал Омск. Назначат другого командующего, тоже будет сдавать. Пока есть что. Красные теперь лавина. А от лавины можно лишь увернуться. И то не всем. Кому повезет.

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что мы дрались и разбиты. Je est temps de penser a soi – même[11].

– Comment donc?[12]

– Fuir[13].

– Desérter?[14] – Взоров резко вскинул голову.

– Считайте это нежеланием под занавес сделаться фаршем в этой мясорубке – называйте так. Je parle – il faut partir[15].

– За границу, разумеется?

– Да. Но не с пустыми руками.

– А у вас капитал?

– Капитал в пятом и третьем вагонах, – не сразу, пристально глядя на собеседника, ответил Ковшаров.

– Что, что? – Старший лейтенант уперся ладонями в край столика. Отставленный, чуть дрожащий мизинец правой руки касался корешка Евангелия. – Да это же измена!

Взоров огляделся, ища, кто бы мог его поддержать и подтвердить правоту. Кажется, он тут лишь обнаружил, что в рабочем купе они вдвоем: понял, это отнюдь неспроста.

– Термины не имеют значения, – сказал Ковшаров. – Я говорю – fuir[16]. И предлагаю вам присоединиться.

– Мне?!

– Вам.

– Да вы в рассудке? Немедленно прикажу вас арестовать.

Взоров порывисто встал, намереваясь идти к двери, ведущей в ту часть вагона, где размещалось около полувзвода солдат.

– Сядьте! – тихо, повелевающим тоном сказал полковник. – Никому вы ничего не прикажете.

– Прикажу. И сделаю это немедленно.

– Сядьте, – повторил полковник. – Или я застрелю вас. – В руках у него появился наган. Сквозь доносившийся перестук колес явственно послышался щелчок курка.

– Вы… Вы не посмеете. – Голос у старшего лейтенанта при виде нацеленного на него оружия дрогнул. – Вас за это…

– Наградят, – перебивая, закончил фразу Ковшаров. – Да, да. Предложение могло исходить от вас, а ответ на него – выстрел. Все объяснения. Поверят, не сомневайтесь. Все‑таки я – начальник спецкоманды.

– Vous etes un homme terribe, votre noblesse[17]. – Взоров подчинился приказу, сел.

– Hne faut pas faire un diable de moi[18]. – Ковшаров не убрал револьвер, лишь опустил дулом вниз. – Je suis si maleureux comme vous[19]. В отличие от вас, разве в меньшей мере эгоист.

– То есть?

– У вас матушка с недавних пор в Марселе?

– Откуда вам известно?

– Знаю… Почти без денег, без привычных привилегий, полагающихся потомственной дворянке. Это в сорок шесть лет. Вы – единственная надежда. Есть разница для нее: явится ли сын после борьбы за великие идеалы свободы нищим или же со звонким наличием?

Старший лейтенант молчал. Ответа от него и не ждали.

– Поверьте, господин Взоров, – продолжал полковник, – я пять лет воюю. Такого сокрушительного поражения не было на моей памяти. Армия совершенно развалилась. Месяц от силы – и все будет кончено. Собственно, уже кончено. Нас несет, как снег за окном.

Возникла пауза. Первым нарушил молчание Взоров:

– Предположим, вы правы, все кончено. Где ручательство, что позднее, в более подходящем месте я не получу пулю в лоб?

– Торгуетесь или принимаете предложение?

– Принимаю.

– А где гарантии?

– Слово дворянина.

– Рад, что нашли общий язык. Но учтите, впредь никаких колебаний. А мое ручательство – мне без вас просто не обойтись. Мы еще, надеюсь, долго будем нужны друг другу. Как знать, может, и через десять лет.

– Что я должен делать?

– Через три четверти часа, – Ковшаров опять взглянул на часы, – будем в Пихтовой. Вы с поручиком Хмелевским подойдете к пятому вагону. Подкатят подводы. Перегрузите на них из вагона ящики. Солдаты, разумеется, перегрузят. Поручик знает, какие брать. Увезете в одно местечко. Потом вернетесь к эшелону. Все займет три часа.

– Да, но в Пихтовой стоянка по графику четверть часа…

– Эшелон не сможет тронуться. В нескольких верстах от Пихтовой пути будут разобраны. Не меньше четырех часов уйдет на ремонт. Я отсутствовать не могу – слишком заметно. Есть вопросы?