Анатолий Ковалев - Потерявшая имя Страница 19

С этими тяжелыми мыслями Казимир просыпался и засыпал, с ними застал его и визит непрошеных гостей. От стука в дверь сердце ростовщика упало куда-то в желудок, в глазах потемнело. «Вот оно! Нашли меня! Донесли… Конец!» Придя в себя, он опасливо выглянул в окно. Во дворе стояли расписные сани, а в дверь стучал незнакомец в изношенном тулупе, высокий ростом, широкий в плечах. Не похоже, чтобы от нового коменданта, тот бы прислал военных. Ростовщик слегка осмелел.

— Что вам угодно? — спросил он через дверь, стараясь придать уверенное звучание дрогнувшему голосу.

— От графа Мещерского, — сказал незнакомец. — Откройте!

— А что же Денис Иванович сами не приехали? — поинтересовался ростовщик, вовсе не торопясь исполнять приказ.

— Барин больны-с… Велели письмо передать…

Никогда он не видел у графа таких базарно расписанных саней, да и люди Дениса Ивановича всегда были одеты безукоризненно, в обносках не ходили. Однако война и не такие фокусы показывает!

Казимир отпер дверь, но едва она приоткрылась, как незнакомец схватил его за грудки, поднял над землей и буквально внес в комнату.

— Спасите! Караул! Грабят! — захрипел Летуновский, вмиг сообразивший, что его наглейшим образом надули и, вероятно, сейчас будут убивать.

Однако разбойник, бросив корчившегося ростовщика на стул, не проявлял желания с ним покончить. Казимир вскочил было, чтобы бежать, но Илларион, нажав ему на плечи, усадил обратно.

— Ну зачем же так? — услышал вдруг Казимир знакомый голос.

Он повернулся и не поверил своим глазам. В дверях стоял князь Белозерский, эффектно драпируясь полами собольей шубы, впрочем, довольно изношенной, за которую Казимир не дал бы и пятидесяти рублей. Князь водил своим орлиным носом, рот его кривила усмешка.

— «Грабят! Караул!» — передразнил он. — Никто тебя не грабит, трус ты, Казимирка…

— Что вам угодно? — Голос ростовщика сорвался на истеричный визг. — Так ворваться — это…

— Тише, тише, братец, я вовсе не желал тебя напугать, — сказал Белозерский вполне миролюбиво. — Просто, зная тебя, решил, что на другое имя ты бы не отпер, а у меня важное дело, не терпящее отлагательства.

Князь без приглашения взял стул и уселся напротив ошеломленного Летуновского.

— Если вы опять насчет денег вашей покойной супруги, то я, проше пана, готов на святой иконе поклясться, что…

— Господь с тобой, — замахал руками Илья Романович, — клясться грех, с покойной супругой я сам как-нибудь разберусь. А вот что ты скажешь на это? — Он достал расписку графа Мещерского.

Казимир, взяв ее в руки, сразу спал с лица. Перечитав расписку, не поверил собственным глазам. Заподозрить князя в воровстве или подлоге он никак не мог. Даже тому, кто помнил беспутную молодость Белозерского, подобный поступок показался бы чрезмерным…

— Как же это понимать?.. — едва вымолвил Летуновский.

— А так и понимай, братец, что граф Денис Иванович приказали долго жить. Пали геройски под Бородином… Вечная память героям… — Князь вздохнул и старательно перекрестился. — Супруга его Антонина Романовна вместе с дочерью сгорели во время московского пожара…

— Нет! Не может быть! — закричал ростовщик так пронзительно, что даже бесчувственный Илларион вздрогнул. Слезы брызнули из глаз поляка.

— Вот тебе на! — поразился его реакции князь, сам отлично обошедшийся без слез при этом известии. — Ты тут комедию не разыгрывай! Где мои деньги?

— Ваши деньги? — все еще не понимал утиравший слезы Казимир.

— Ну да! Я, как родной брат Антонины Романовны, наследую все состояние Мещерских.

Летуновский даже не подозревал, что князь состоит в родстве с Мещерскими. Восхищавшее его семейство Дениса Ивановича никак не сочеталось в его сознании с этим пустоголовым мотом и картежником.

— Вы уже вступили в права наследства? — задал он резонный вопрос.

— Пока еще нет, но ты мне поможешь…

Он не договорил, потому что Казимир громко высморкался в носовой платок и заявил уже вполне твердым голосом:

— Ясновельможный пан должен сначала предоставить бумагу, где… Сожалею, но я не вправе ничего делать.

— Нет, милый! — рассвирепел князь. — Сначала я возьму тебя за шиворот да предоставлю на Страстной, к Бенкендорфу! Попляшешь у него на допросах!

— Это будет весьма неосмотрительно с вашей стороны, — парировал ростовщик, — ибо деньги графа тогда конфискуют.

Илья Романович осекся и крепко задумался. Ведь и правда — конфискуют! Однако он быстро нашел выход.

— Ну это ты брось! — сказал он, впрочем, не так уверенно, как прежде. — И над комендантом есть власть. Губернатор Ростопчин — мой старый приятель.

От одного упоминания имени Ростопчина поляка пробила дрожь, по лицу пробежала судорога. Как сопротивляться человеку, у которого в приятелях этакий зверь? И потом, не украл же, в самом деле, Белозерский расписку? Бедный Денис Иванович! Поляку снова захотелось расплакаться, но встревоженный рассудок быстро заглушил душевную муку. В человеке заговорил ростовщик.

— Хочу обратить ваше внимание, ясновельможный пан, — смягчил он тон, — на один пункт расписки. Граф мне должен был уплатить за хранение два гривенника в день. За десять дней — два рубля, за сто дней — двадцать.

Князь мгновенно прикинул, что сейчас для него двадцать рублей — пустяковая сумма, а также подумал, что в его нынешнем положении будет умнее и выгоднее хранить деньги у ростовщика.

— Я вижу, ты честный и надежный человек. — Произнеся эти слова, Илья Романович сам с удивлением к себе прислушался. Подобное он говорил впервые и не был уверен, что выразился убедительно. — Так вот, я не только уплачу проценты, но и, взяв нужную мне сумму, оставлю деньги у тебя на хранение. Ты должен ценить мое доверие!

Новый договор был скреплен бутылкой домашней наливки, извлеченной Илларионом из саней, которые уже не казались такими вульгарными подвыпившему и окончательно сбитому с толку Казимиру. Князь и ростовщик выпили за упокой графа Дениса Ивановича и его семьи, причем поляк снова расчувствовался, раскис и был покинут своими гостями в самом плачевном виде.

Белозерский напрасно пугал ростовщика Бенкендорфом. Коменданта в это время уже не было в Москве. Срок его полномочий истекал, оставалась последняя, самая тяжелая работа. Предстояло очистить Бородинское поле от людских и лошадиных трупов. Солдаты сгоняли крестьян из местных деревень, те крюками и вилами отдирали от промерзшей земли истлевшие тела, сваливали их в огромные кучи, затем поджигали. Все понимали — если не сделать этого сейчас, то весной чумы не избежать. Шутка ли, более ста тысяч трупов! Над полем стоял невыносимый чад, выли волки, будто отпевали героев, жалобно и страшно. «Вот цена героизма, — горестно размышлял Александр, — о них потом сложат песни, поэмы и никто не вспомнит и не упомянет об этих позорных кострах, о том, что отказали героям в самой малости — не похоронили по-христиански, а сожгли, как еретиков…»