Сергей М. Зайцев - Варяжский круг Страница 19

Гости увлеклись друг другом и блюдами и только изредка оглядывались на хозяина. Ярослав не участвовал в их разговорах. Он больше следил за тем, чтобы столы не опустели, и посылал домочадцев то в одну кладовую, то в другую, то в погреб. И сам ел много. Игрец видел, как Ярослав раз за разом отсекал от окорока, пирога или от колбас такие куски, каждого из которых ему, игрецу, хватило бы наесться досыта. Ярослав же опробовал еще несколько каш, несколько разных хлебов, солений, выпил много вина и в довершение всего придвинул к себе широкое серебряное блюдо, наполненное мелко покрошенным мясом и зеленью.

Олав и Богуслав в еде и питье ненамного отставали от хозяина. За этим делом они говорили о половцах. И тот, и другой считали, что если ханы Атай и Будук появились возле Киева, то и третий их брат, хан Окот, находится где-нибудь поблизости. И если Атай и Будук – волчата, то Окот – опасный волк, он может натворить бед. Олава и Богуслава тревожило то, что половцы объявились перед самым выходом торгового каравана – не собрались ли они напасть на караван, а если собрались, то в каком месте. Согласились друг с другом, что лучшее для этого место – пороги.

Олав и Богуслав допытывались у Ярослава, что тот собирается делать с пленными ханами и за что он будет их судить – ведь они как будто не тронули ни одного человека и старых грехов за ними не водится. На это Ярослав ответил, что судить половцев можно уже только за то, что они половцы; а как поступить с пленными ханами, он еще не решил. Тиун сказал:

– Веселья хочу. А застолье мне – не веселье.

Здесь он предложил Бересту и Эйрику сходить с ним и посмотреть на его суд. Но они отказались, подумали, что будет тиун с тех половцев с живых сдирать кожу, да будет кузнечными клещами тянуть их за языки или заламывать па руках пальцы…

А Олав сказал:

– Сходите!

И они пошли.

В темных сенях Ярослав отворил обитую железом дверь. И когда Эйрик и Берест вошли за ним, тиун заперся изнутри на засов. А там была еще одна дверь – деревянная. За нею полная темнота. Туда и пошел Ярослав, зажегши единственную свечу.

Они медленно спускались по земляной лестнице с высокими ступенями. Ход был непрямой, поэтому часто оступались или цеплялись плечами за выступы. Придерживались руками за стены. А стены здесь были из плотного лёсса, кое-где укрепленные балками, известью с цемянкой и камнями серого песчаника. Прежде чем шагнуть, тщательно ощупывали ногой нижнюю ступень. Местами пригибались, чтобы не удариться головой о низкую притолоку. Но особенно тесно на этой потайной лестнице было большому Ярославу. Кое-где ему даже приходилось протискиваться боком. Он почти все время загораживал своим телом свет, а когда нагибался, то огонек свечи от его дыхания трепетал и едва не гас.

Наконец игрец услышал впереди себя скрип еще одной дверцы. И вошел вслед за Ярославом в небольшую, обшитую грубым горбылем клеть. Здесь было жарко и душно. И вполовину укоротился огонек свечи – ему тоже не хватало воздуха. Поэтому Ярослав не стал затворять за собой дверь.

Игрец не увидел здесь ни железных сундуков, о которых рассказывал Олав, ни дыбы для пыток, какую боялся увидеть, ни множества измученных людей. Только двое: молодых половцев в рваных рубахах были прикованы цепями к единственному в клети кольцу. Берест рассмотрел это кольцо – толстое, литое из железа. А доски-горбыли вокруг кольца были источены почти насквозь – так их царапали ногтями и грызли многие пленники, мучимые здесь темнотой, духотой и страхом смерти.

Ханы-половцы сразу поднялись на ноги и повернулись лицами к вошедшим. Но даже неяркий свет от свечи ослепил их. И ханы зажмурились. Однако продолжали стоять. Они жадно вдыхали принесенный в клеть свежий воздух. Их лица были мокрыми от пота.

Ярослав сказал:

– Вот те, кто еще не содеял зла, но содеют. Все команы рождены для зла. Пока эти двое сидят в моей клети, в сердце их брата сидит заноза…

Здесь Ярослав подошел к ханам так близко, что они, ожидающие удара, в испуге отпрянули к стене. Зазвенели цепи. Половцы прижались к кольцу и злобно сверкнули белками глаз на тиуна. Но отвели глаза – боялись этого великана.

– Глядят-то как! – усмехнулся Ярослав и поднес свечу к самому лицу ближнего хана. – Не рычит, а так и съедает глазами. Дикий зверь! Нехристь!..

Тиун опалил половцу редкую всклокоченную бородку. Затрещали в огне волоски, запахло паленым. Хан дернулся. При этом из-под его рубахи выпала на земляной пол маленькая дудочка, вырезанная из стебля тростника. Такую дудочку торки, печенеги и половцы называют – курай.

Берест поднял дудочку и при свете свечи рассмотрел ее. Также Ярослав и Эйрик склонились к нему ближе – хотели посмотреть, что же там выронил хан.

– Вот славно! – сказал тиун. – Команы нам сыграют. Отдай им дудку.

Берест протянул курай половцу с опаленным подбородком, но тот даже не пошевелился.

– Играй! – придвинулся к хану Ярослав. Половец вздрогнул, зажмурил глаза, но играть не стал. Тогда сказал Берест:

– Я сыграю…

Он поднес дудочку к губам и четырежды подул в нее, каждый раз зажимая пальцами разные отверстия. Он пробовал не столько дудку, сколько пальцы. Но вот глаза игреца просияли – пальцы его работали хорошо. Ярослав Стражник, услышав медленные звуки курая, поставил свечу в подсвечник на стене, а сам сел в углу на скамейку.

Половцы были по-прежнему недвижны.

Тогда опустился Берест на земляной пол, локти свои упер в колени и заиграл. Начал тихо и с грустью, начал о себе. Но, видно, игра его была из сердца, потому что Эйрик понял, о чем думал игрец. И сказал вису:

О, листок!Молчанием томимый,Ты был слабее всех.И все ветра,Друг с другом споря,Тебя носили…Но голос вдруг обрелИ ветру воспротивился листок.

Половцы обратились в слух. Прижались к стенам, боялись прозвенеть цепью, не хотели мешать музыке. Может, не листками, а ветрами себя мыслили. И, заслушавшись родным кураем, дерзнули памятью вырваться в степь. Бесплотные, они унеслись к берегам Донца.

А искусник Берест заиграл оживленнее, с надеждой. Но рядом с надеждой, как часто бывает, зазвучала тревога. Эйрик сказал:

Твой голос – стебель тростника.Среди таких же стеблейСлаб, так мало может он.А ветер точит горыИ гонит реки вспять.Шумит и глушит тростниковый голос —Он хочет оборватьЕще один листок.

Потом заиграл Берест высоко и жалостно. Чудно заиграл! Снял игрец обручи-запястья, размял неокрепшие пальцы. Подобрал широкие рукава, откинул со лба волосы. И поднялся высоко в песне-жалобе, малиновую жалобу излил с небес. Прослезились половцы, спрятали лица. Эйрик сказал: