Иван Дроздов - Морской дьявол Страница 19

Толстяк приоткрыл рот. И тоже поднялся. Произнести слово не решался. Руслан вежливо поклонился:

— До свидания.

Взял за руку Марию, и они пошли.

Мария, ошеломленная разговором, которого она не ожидала, и еще не успев прийти в себя, проговорила:

— Вы это серьезно?

— Что серьезно?

— Могли остаться здесь на четыре–пять лет? Но вы за это время состаритесь и вернетесь на родину с палочкой и с бородкой.

— Да, я бы постарел. И подурнел. И такая красотка, как ты, на меня бы уж и не посмотрела. Но заводу нужны деньги. И как их заработать, если не таким вот образом?

Вернувшись в гостиницу, Руслан прошел в свою комнату и завалился на диван. Он был почти уверен, что его условия будут приняты. И — не ошибся. После обеда ему позвонил Ибрагим и сказал:

— Ваши условия принимаем.

Назавтра был назначен полет в столицу. Там жили спортсмены, там же находились база и вышки, где они тренировались. И Руслан хотел было доложить об этом Барсовым, но они уже всё знали и сами пришли к нему в номер. Марии с ними не было.

— Где Машенька? — спросил Руслан.

Петр Петрович опустил голову, а Елена Ивановна в сильном волнении проговорила:

— Она заболела. Боюсь, это у нее серьезно.

— Да чем же она могла заболеть? Утром мы с ней болтали, собирались пойти загорать…

— Утром — да, была здорова, а теперь вот…

Елена Ивановна собралась с духом, заговорила громко, с тревогой в голосе:

— Мы, Руслан, не знаем, как тебе и сказать, но ее потрясла весть о твоем согласии остаться здесь на пять лет. Она при этой вести побледнела и ушла к себе. И там разрыдалась… С ней случилась истерика.

Руслан все понял и заговорил смущенно, не в силах поднять голову:

— Да что же плакать? Пусть она остается со мной, хотя бы на время — на год, два. Будет переводчицей, я ей назначу хорошую плату, а если она захочет, устрою в высшую балетную школу. Она мне говорила, что здесь, в столице, такая имеется. И еще сказала, что видела их балет — он сильно отстает от нашего. Может, она еще и в труппу попадет.

Елена Ивановна подошла к нему, взяла за руку:

— Пойдемте к ней, вы всё это ей сами скажете.

Вошли к Марии, и Руслан сел у ее изголовья:

— Эй, красавица? Не знал, что ты такая плакса. А я виды на тебя имел, хотел тебе должность переводчицы предложить. И заодно в балетную студию бы ходила.

Мария продолжала лежать, отвернувшись к стене. Украдкой концом простыни вытирала глаза, а затем повернулась к Руслану, сказала каким–то чужим строгим голосом:

— Переводчиком я к тебе не пойду, — не настолько хорошо знаю язык, чтобы принять такую должность. А вот в студию… Я и сама попытаюсь зарабатывать для папы деньги.

И повернулась к матери:

— Подняла тревогу! Ну, прилегла на часок, голова разболелась. А она… всех на уши поставила.

— Ну, ладно, — сказал Руслан. — У нас еще дел много. Завтра в столицу полетим.

И — к Барсовым–старшим:

— Хорошо бы вместе. Ремонт самолета закончен, мы его под охрану сдали. Там, мне кажется, все надежно. А?.. Хотите, и на вас билеты закажу?

Барсову эта идея понравилась.

— Но, может, нам и в ангарах столичного аэропорта место найдется? Тогда бы мы своим ходом махнули.

И он позвонил начальнику столичного аэропорта. Тот попросил назвать размеры самолета, а затем назначил цену за каждый день стоянки. Она оказалась умеренной. И наши путешественники стали собираться к полету. Сообщили об этом Ибрагиму, тот попросил и их взять на борт. Тут же поехали на местный аэродром заправлять баки, опробовать моторы. Мария осталась в гостинице. Никто не знал, какая окрыленность пришла на смену только что сразившей ее неугасимой печали. Едва удалились Руслан и родители, она скоренько приоделась и вышла на улицу покупать учебники по английскому языку и книги для чтения. Никому на свете не желала она уступать место переводчицы у Руслана. А кроме того, она мысленно составляла себе меню завтраков, обедов и ужинов, которому теперь решила строго следовать. Вспоминала советы преподавателей, их рассказы о том, как питались великие балерины Уланова, Павлова, что ела Раиса Стрючкова — ее Мария особенно любила.

Маша всерьез намеревалась возобновить занятия в балетной студии и, если у нее пойдет дело, «продать» себя и, как Руслан, отдавать деньги отцу на создание новой конструкции самолета.

Маша знала степень своей подготовки. Она была сильнейшей из последнего выпуска, но при распределении в первом же спектакле ей главную роль не дали, и она, расплакавшись, ушла из театра. Родителям же стала на себя наговаривать: я и худющая, и «деревянная», и что судьба кордебалетной бесталанницы ей будет в тягость и всю жизнь мириться с такой участью она не намерена.

Вечером они, как обычно, пошли в ресторан ужинать, и взрослые заметили, как Мария тщательно выбирала себе еду. Со словами «я сегодня не ела мясо» она заказала бифштекс и просила, чтобы мясо было мягким…

— Маша! — воскликнула Елена Ивановна, — это же ужин! Разве в вашем балетном мире принято так тяжело наедаться на ночь?

— В нашем балетном мире не любят слишком худых и тоненьких. К тому же сейчас не ночь, а вечер. Я намерена перед сном много гулять по городу.

И тоном знатока добавила:

— Двух часов хватает, чтобы любая пища встала на место и вас уже не тяготила.

— Я бы этого не сказал, — заметил Руслан, который так же хорошо знал систему питания людей, вынужденных тратить много физических сил во время своей работы.

— А я уже сказала. Вы человек пожилой, и для таких нужен режим щадящий…

Руслан улыбнулся; она не впервые называет его пожилым, а однажды даже сказала: «Вы старый», и неизвестно, чего тут было больше: врожденного кокетства или наивности, свойственной детям и юным особам. Есть же у французов такая поговорка: «Стариков не так много, как кажется семнадцатилетним». Ну, а для Марии, которой не исполнилось и шестнадцати, каждый двадцатилетний казался пожилым. Но Руслан на Машу не обижался; ответил ей однажды в ее же тоне: «Мои года — мое богатство». А в другой раз заметил: «Однако до семидесяти мне далеко». И еще говорил, что ее возраст «щенячий» и ей простительны любые шалости.

Подобные перепалки между ними случались часто.

Маша в балетной школе хотя и ростом от своих подруг не отставала, но в стайке молодых березок выглядела самой тоненькой и незащищенной. Парни всерьез ее не воспринимали, при взгляде на нее не загорались огнем желаний и вдохновений. Маша видела это каждой клеткой своего болезненно–чуткого существа и горько жалела себя, называла дурнушкой. И, может быть, оттого у нее развивалась злость и досада на себя и на весь свет; она при малейшем столкновении пыжилась, как еж, становилась колкой и раздражительной. С того же дня, как встретила Руслана, все эти свойства в ней вспучились еще более, ей иногда хотелось плакать оттого, что яркий и такой совершенный в своем сложении парень, да к тому же еще и олимпийский чемпион, смотрел на нее не только с высоты своего физического совершенства, но даже с каким–то подчеркнутым, убийственным пренебрежением. Ничего подобного, конечно, в его отношении к ней не было, но ей чудилось, что именно так он к ней и относится. В одном она не ошибалась: Руслан не видел и не хотел видеть в ней девушки, способной хотя бы чуточку понравиться. Именно поэтому она и старалась при каждом случае уколоть его и досадить.