Александр Дюма - Виконт де Бражелон или десять лет спустя Страница 19

— Ваше величество, в нашем семействе сохранилось одно предание: четверо преданных французских дворян едва не спасли моего отца, которого судил парламент, стерегла целая армия, окружал весь народ.

— Значит, если я доставлю вам миллион пли двести дворян, вы будете довольны и назовете меня добрым братом?

— Я сочту вас своим спасителем. Если я взойду на трон моего отца, Англия на все время моего царствования останется доброй сестрой Франции, как вы будете мне добрым братом.

— Хорошо! — сказал Людовик, вставая. — То, чего вы, брат мой, не решаетесь просить, попрошу я, я сам! Я никогда ничего не просил для себя, но теперь сделаю это для вас! Пойду к королю Франции — к тому, богатому, всемогущему — и попрошу у него миллион или двести дворян… А там увидим!

— О! — вскричал Карл. — Вы благородный друг, высокая душа. Вы спасаете меня, брат мой. Если вам понадобится жизнь, которую вы теперь возвращаете мне, можете взять ее!

— Тише, брат мой, тише! — произнес Людовик вполголоса. — Берегитесь, чтобы нас не услышали. Мы езди не достигли цели. Просить денег у Мазарини! Это труднее, чем пройти по заколдованному лесу, где на каждом дереве притаился демон; это гораздо больше, чем завоевать целый свет…

— Однако когда просить будете вы.

— Я уже сказал вам, что никогда не просил, — ответил Людовик с гордостью, которая заставила английского короля побледнеть.

Заметив, что Карл почувствовал себя оскорбленным, Людовик продолжал:

— Простите меня, брат мой; у меня нет матери, ни сестры, которые страдают. Трон мой жесток и гол, но твердо сижу на нем. Простите меня, брат мой, не упрекайте меня за эти слова: они были продиктованы эгоизмом. Но я искуплю их жертвой. Я иду к кардиналу. Подождите меня, прошу вас. Я сейчас вернусь.

Глава 10

АРИФМЕТИКА КАРДИНАЛА МАЗАРИНИ

Когда король поспешно направился в то крыло дворца, где помещался кардинал Мазарини, взяв с собой только своего слугу, офицер мушкетеров вышел из маленькой комнаты, которую король считал пустой. Офицер вздохнул, как человек, долго сдерживавший дыхание. Маленькая комната отделялась от спальни, часть которой она раньше составляла, лишь тонкой перегородкой. Выходило, что эта преграда существовала лишь для глаз и позволяла хоть сколько-нибудь нескромному уху слышать все, что происходило в соседней комнате. Не оставалось, таким образом, сомнения, что дежурный офицер слышал все, что произошло только что у его величества.

Предупрежденный последними словами молодого короля, он вышел как раз вовремя, чтобы успеть склониться перед ним в поклоне и проводить его взглядом, пока тот не исчез в конце коридора Лейтенант покачал головою характерным для него движением и произнес с гасконским акцентом, не утраченным им за сорок лет, прожитых вне родины:

— Жалкая служба! Жалкий повелитель!

Затем, сев на прежнее место в кресло, он протянул ноги и закрыл глаза, как человек, который спит или размышляет.

Во время этого короткого монолога, пока король шел по коридорам старого замка к кардиналу, у Мазарини происходила сцена совсем в другом роде.

Мазарини лег в постель, потому что его начинала мучить подагра. Человек деловой, он извлекал пользу даже из болезни, работая в часы бессонницы. Он велел своему слуге Бернуину принести дорожный пюпитр, чтобы можно было писать в постели.

Но подагра такой враг, которого не легко победить. При каждом движении кардинала боль усиливалась и, наконец, он спросил Бернуина:

— Здесь Бриенн?

— Нет, ушел, — ответил слуга. — Вы изволили отпустить его, и он отправился спать. Если вам угодно, можно разбудить его.

— Нет, не нужно Однако надо работать! Проклятью цифры!

И кардинал задумался, считая по пальцам.

— О, эти цифры! — воскликнул Бернуин. — Если вы изволили заняться подсчетами, то завтра у вас, конечно, будет головная боль… Вдобавок еще здесь нет господина Гено!

— Ты прав, Бернуин! Но ты заменишь мне Бриенна. Действительно, я должен был бы взять с собою Кольбера. Он хорошо работает, Бернуин, очень хорошо. Он человек деловой!

— Не знаю, — отвечал слуга, — только мне не нравится лицо этого делового человека.

— Ладно, ладно, Бернуин! Я не спрашиваю вашего мнения. Садись сюда, бери перо и пиши.

— Я готов. Что прикажете писать?

— Пиши: семьсот шестьдесят тысяч ливров.

— Написано.

— На Лион… — Кардинал остановился в раздумье.

— На Лион, — повторил Бернуин.

— Три миллиона девятьсот тысяч.

— Написано.

— На Бордо семь миллионов.

— Семь, — повторил Бернуин.

— Да, семь, — с досадой сказал кардинал. — Ты понимаешь, Бернуин? Все эти суммы пишутся в расход…

— В расход или в приход, не все ли мне равно? Ведь эти миллионы не мои.

— Миллионы эти принадлежат королю; я считаю королевские деньги…

Итак, на чем мы остановились?.. Ты псе время прерываешь меня!

— Семь миллионов на Бордо.

— Да, так. На Мадрид четыре миллиона. Я говорю тебе, Бернуин, кому принадлежат эти деньги, так как весь свет имеет глупость считать меня миллионером. Я стараюсь опровергнуть этот вздор. У министра не может быть ничего своего… Теперь продолжай. Подати — семь миллионов. Земли девять миллионов. Написал?

— Написал.

— Наличных денег — шестьсот тысяч ливров; разных ценностей — два миллиона… Ах, еще забыл, — движимость в разных замках…

— Не прибавить ли в разных королевских замках? — спросил Бернуин.

— Нет, нет, не надо, — это подразумевается. Ну, что, Бернуин, написал?

— Написано.

— Теперь подведи итог.

— Тридцать девять миллионов двести шестьдесят тысяч ливров.

— Ах, — сказал кардинал с выражением досады, — нет полных сорока миллионов!

Бернуин опять пересчитал.

— Да, недостает семисот сорока тысяч.

Мазарини взял счет в руки и внимательно просмотрел его.

— Однако же, — заметил Бернуин, — тридцать девять миллионов двести шестьдесят тысяч ливров — порядочные деньги.

— Ах, Бернуин, я хотел бы видеть эту сумму в казне короля!

— Вы изволили сказать, что все эти деньги принадлежат его величеству.

— Разумеется, но только на одно мгновение. Эти тридцать девять миллионов уже заранее распределены, пожалуй, их еще не хватит.

Бернуин улыбнулся про себя, как человек, который верит только тому, чему хочет верить. Он приготовил на ночь питье кардиналу и поправил подушки.

— Да, — задумчиво протянул Мазарини, когда слуга вышел, — все еще нет сорока миллионов… Однако мне надо достичь намеченной мною цифры — сорока миллионов… Кто знает, быть может, я не доживу, не успею… Я старею, слабею. Может быть, я найду два-три миллиона в карманах наших добрых друзей, испанцев? Ведь недаром же они открыли Перу; у них, наверное, что-нибудь осталось от этого открытия!