Поль Феваль - Юность Лагардера Страница 19

— Лагардер! Лагардер!

Туман все сгущался. Схватка продолжалась уже на земле. Бретеры отступали и вот-вот обратились бы в бегство, если бы к ним на помощь не подоспел десяток бандитов, нанятых Пейролем. Эти гиганты в пять минут покончили с тремя солдатами и, услышав звонкий голос Рене, решили расправиться и с ним.

Молодой человек успел уложить одного из убийц, неосторожно напавшего на него спереди, но тут ему в спину вошло острие испанской рапиры, и он, захлебываясь кровью, упал на землю. Дорию же оглушили ударом кулака и закололи кинжалами.

Все было кончено. Лица супругов стали спокойными и умиротворенными, неподвижные глаза глядели в ночное небо. У маленького Анри не было больше ни отца, ни матери.

Герцог Мантуанский до тех пор стоял возле своих убитых родичей, пока не спохватился: «Я чуть не забыл о наследнике!»

Гонзага повернулся в сторону кареты, откуда по-прежнему неслись пронзительные вопли Сюзон, и позвал:

— Пейроль!

— Да, монсеньор? — ответил тот, невольно побледнев.

Карл-Фердинанд кивком указал на карету:

— Их надо убить.

— Убить?! — прошептал Антуан. — Неужели обоих?

— Обоих, — подтвердил Гонзага. Он стиснул руку своего сообщника так, что тот вскрикнул от боли, и беспощадно добавил: — Болван! Ты что, хочешь из-за этой девки лишиться головы? — Он взял Антуана за воротник и хорошенько встряхнул: — Ступай! Это приказ!

Пейроль, шатаясь, как пьяный, побрел, куда ему было велено. Стоял страшный холод, но он обливался потом…

X

ДЕТСТВО АНРИ

На другой день на рассвете туман рассеялся. Розоватое солнце осветило горную долину. Пастух по имени Пьер Бернак ехал верхом на муле, увешанном по испанскому обычаю крохотными звонкими колокольчиками и бубенчиками, и напевал. Он направил своего мула по королевской дороге, ведущей в По, — и спустя четверть часа его глазам открылось жуткое зрелище.

Поперек дороги в начавшей уже подсыхать луже крови лежали трупы пятерых людей и двух лошадей.

— Матерь Божья! — перекрестился Пьер Бернак. Его мул, почуяв мертвых, уперся, захрипел и дальше идти отказался.

Неподалеку стояла карета с выпряженными лошадьми. В сердце доброго малого шевельнулась надежда:

— Может, кто-то еще жив?

Он спешился, привязал мула к березе и принялся с тоскою в сердце и со слезами на глазах осматривать поле боя.

Увы! Скоро он убедился, что все пятеро были мертвы. Пьер Бернак склонился над одним из трупов и не сдержал слез:

— Женщина!.. Да какая молодая, красивая!

Это была Дория де Лагардер. Она лежала с раскрытыми глазами; ее белокурые локоны рассыпались по земле. В руке она сжимала окровавленную шпагу.

Убитая была настолько прекрасна, что пастух прошептал:

— Прямо как христианская мученица, о которых нам говорил господин кюре… Господи, помилуй нас, грешных!

С его уст непроизвольно сорвалась молитва. Почтив память погибших, Пьер Бернак поднялся с колен и решил заглянуть в карету: «Может, смогу кому-нибудь помочь?»

Он откинул занавеску. На сиденье лежала бледная Сюзон. На ее платье, чуть повыше левой груди, расплылось огромное темно-красное пятно. Рядом с горничной, сжав кулачок, спал малыш: должно быть, он всю ночь кричал, а к утру устал и затих…

— Ангелочек, — прошептал пастух. — Ясное дело — сынок той красавицы дамы. А эта черненькая — как видно, служанка.

Пьер осторожно коснулся лица Сюзон, ее шеи… затем его рука скользнула под корсаж…

— Сердце бьется! — воскликнул он. — Слава Богу, жива!

Местные жители считали его костоправом, а некоторые — хотя сам он с ними и не соглашался — даже колдуном. Он хорошо знал свойства всех трав, растущих в округе, и успешно лечил множество болезней, не говоря уже об ушибах, вывихах и переломах. Короче, он был тем, что называется нынче — «народный целитель».

Он осмотрел рану девушки и улыбнулся:

— Царапина… Ничего, справимся…

Бережно приподняв Сюзон, он поднес к ее губам заветную для любого пастуха флягу с водкой. Девушка застонала и открыла глаза. Увидев склонившегося над ней рыжеволосого детину, она заломила руки и запричитала:

— Пощадите! Пощадите! Не убивайте! — И, немного передохнув: — Антуан! Негодяй! Проклятый предатель!

«Бредит, — подумал Пьер. — Еще бы! Она так намучилась, бедняжка… Ничего, я помогу ей!»

Анри проснулся и заплакал.

Зов ребенка — беззащитного маленького существа — заставил Сюзон Бернар забыть о себе. Она прижала мальчика к окровавленной груди и воскликнула:

— Они не убили его! Слава тебе, Боже!

И вот уже, выйдя из кареты, она стоит, опершись на могучую руку Пьера Бернака, и со страхом озирается вокруг.

— Что тут было? — спросил пастух.

Сюзон содрогнулась всем телом, закрыла лицо руками и зарыдала:

— Какой ужас! Ах, если бы я догадалась! Значит, во сне он не солгал!

— Как это — во сне? — не понял пастух.

— Потом объясню, — отмахнулась Сюзон и взмолилась: — Спаси нас, братец, если только в груди у тебя бьется христианское сердце! Пожалей несчастного малыша!

— Всей душой рад помочь вам, но ты прежде скажи…

— Не сейчас, братец, не сейчас!

— Надо же власти известить…

— Нет-нет, не надо! Бежим отсюда!

— Да в чем дело-то? — не отставал пастух. Сюзон схватила его за руки:

— От нашего молчания зависит жизнь малыша… Мы с тобой ничего не знаем, ни о чем не слышали! Если скажем хоть слово — они убьют его: не сейчас, так через год, через два, через десять! Клянусь тебе, что это правда!

Пьер Бернак мало что понял. Он почесал затылок и подумал: «Это все дела господские, зачем мне в них соваться? Надо и впрямь поскорее удирать отсюда!»

Женская прозорливость сослужила горничной хорошую службу: Сюзон прочитала мысли славного пастуха.

Она вновь схватила волосатую лапищу Пьера Бернака и патетически воскликнула:

— Только ты можешь спасти жизнь невинного младенца! Мы сядем с ним на твоего мула, и ты отвезешь нас высоко-высоко в горы, под самые облака, куда никогда не доберутся наши враги и жестокие наемные убийцы! Нет-нет, мы не будем тебе в тягость! Нам многого не надо, клянусь тебе! Я стану в твоем доме служанкой… или даже… — Девушка смущенно потупилась. — Или даже твоей женой. Ради мальчика я на все согласна!

Пастух пожал плечами и насупился. В сердце этого грубого простолюдина было куда больше благородства, чем в сердце герцога Мантуанского или Антуана де Пейроля. Предложение горничной задело его, и он проворчал:

— Ну-ну, хватит болтать! Бери мальчонку и поехали!

И они свернули с королевской дороги на узенькую тропу, поднимавшуюся к самым вершинам, сияющим вечными снегами…