Роберт Сервис - Аргонавты 98-го года Страница 19

Вот другой день, выбранный из моего дневника:

«Встали в 4.30 утра и начали подниматься вверх с грузом. Путь завалило снегом и мы ужасно измучились, расчищая его. Груз переворачивался бесконечное количество раз. Достигли вершины в 3 часа. Вол утомился. Пытается улечься на землю через каждые несколько шагов. Жестокий мороз, и нам с трудом удается уберечь ноги и руки от замерзания. Продолжаем продвигаться по направлению к Бальзам Сити. Прибыли туда около 10 часов вечера. Одежка промерзла насквозь и затвердела от холода. Снег от 7 до 10 футов глубиной. Леса нет на расстоянии 1/4 мили, да и там только мелкое бальзамное дерево. Пришлось идти за дровами. С большим трудом удалось развести огонь. Было уже около полуночи, когда костер разгорелся и сварился ужин. 18 часов в пути без настоящей пищи. О, как тяжела дорога в Клондайк!».

И все же я думаю, что по сравнению с другими мы преодолевали путь сравнительно хорошо. С каждым днем, по мере того, как дорога делалась все тяжелее, возрастали страдания и лишения и для многих название Белого Ущелья звучало как похоронный звон надежде. Я видел, как бледнели их лица, когда они смотрели вверх на белую громаду. Я видел, как они подтягивали ремни своих узлов, стискивали зубы и начинали карабкаться. Видел, как напрягался каждый мускул, когда они ползли вверх, как углублялись жесткие складки вокруг их ртов, а глаза наполнялись беспросветным страданием и отчаянием. Я видел, как они задыхались на каждом шагу, измученные усталостью, спотыкаясь и шатаясь под тяжелыми ношами. Это были слабейшие, которые рано или поздно отказывались от борьбы.

Но были и сильные, безжалостные, которые бросили человечность дома, которые стегали своих надрывающихся, изнуренных вьючных животных, пока они не падали и тогда с проклятьем бросали их на произвол судьбы.

Высоко-высоко над нами чудовищные горы уходили в облака, так что трудно было отличить гору от облака. Это были гигантские вершины, вздымавшиеся к звездам, туда, где вскармливаются вьюги, где зарождаются бурные ветры, величавые грозные родичи бури и грома. Я ощущал их беспредельное величие. Казалось, будто кто-то нагромоздил вершину на вершину, как мешки с мукой. Джим говаривал иногда: «Скажи-ка, не свернем ли мы себе шею, глазея на эти горы?» Как похожа на муравьев была черная Армия, карабкающаяся по обледеневшему ущелью, цепляющаяся за его скользкую поверхность в слепящем вихре снега и дождя. Люди срывались с его краев, не вызывая ни в ком ни жалости, ни беспокойства. Пробел замыкался, не заботясь о тех, кто падал, и движение продолжалось. Великая армия карабкалась на вершину и переваливала через нее. Далеко позади можно было видеть их: сотни, тысячи, бесчисленное множество, все с именем Клондайка на устах и жаждой обладания золотом в сердцах. Это был Великий Поход.

«Клондайк или Гибель» ― был пароль. Он не сходил с уст этих бородатых мужчин.

«Клондайк или Гибель!» Сильный человек с бесконечным терпением выправлял свои перевернувшиеся санки и проталкивал их через сугробы снега в лицо слепящей вьюге. «Клондайк или Гибель!» Усталый измученный дорогой путник поднимался из ямы, в которую свалился, и, окоченевший, истерзанный болью, упорно стиснув зубы, тащился еще несколько шагов.

«Клондайк или Гибель»! Фанатик предприятия, обезумевший от жажды золота, проявлял безрассудную выносливость, пока природа не возмутилась и его не унесли, бредящего и вопящего, умирать.

― Это товарищ Джо, ― сказал кто-то, когда навьюченная лошадь спускалась вниз по тропинке с привязанным к ней мертвым окоченевшим телом.

― Джо был такой весельчак! Вечно шутил или поддразнивал кого-нибудь. И вот Джо.

Двое усталых, убитых горем людей спускались с салазками нам навстречу.

К салазкам был привязан человек. У него был сильный жар. Он бредил и метался. Его товарищи, сами полупомешанные от страданий, не обращая внимания, продолжали спускаться. Я узнал банковского клерка и профессора и окликнул их. Их глаза устремились на меня из черных впадин, не узнавая, и я увидел, как изнурены были их лица.

― Спинномозговой менингит, ― сказали они кратко. Они везли его вниз в госпиталь. Я всмотрелся и узнал в этой маске ужаса и агонии знакомое лицо резчика.

Он уставился на меня диким горящим взглядом:

― Я богат! ― закричал он. ― Богат. Я нашел его ― золото, миллионами, миллионами. Теперь я возвращаюсь обратно, чтобы проживать его. Конец холоду, страданиям и бедности, я возвращаюсь туда, чтобы жить, чтобы жить!

Бедный Глобсток. Он умер там. Его похоронили в безымянной могиле. Мне думается, что старушка мать до сих пор ждет его обратно. Он был ее единственным утешением, единственным существом, ради которого она жила, добрый, ласковый сын, человек, полный святой простоты и милосердия. Теперь он покоится под сенью этих суровых гор в безвестной могиле. Золотой Путь потребовал свою дань.

Глава VII

Это было в Бальзам-Сити. Дела шли плохо. Маркс и Бульгамер заключили товарищество с полукровкой, профессором и банковским клерком и на двух последних это соглашение сказывалось печальным образом. Причиной всему был Маркс. В лучшие времена он был сварливым и придирчивым брюзгой, а в пути, который мог бы испортить характер ангелу, его желчный нрав превратился для всех в бельмо на глазу. Он непрерывно рычал и в короткое время заставил двух слабейших лизать свои следы. Он любил рассказывать о тех, которые пытались противиться ему, и все же «сковырнулись», о метких выстрелах и смертельных ножевых ударах, в которых он проявил хладнокровную жестокость. Профессор и банковский клерк были люди мирные и очень впечатлительные, поэтому они исполнились благоговейного страха и готовы были стать на голову по его приказанию. На метиса, однако, его стращание не действовало. В то время как те двое дрожали, когда он хмурился, и подстерегали каждое его движение, человек индейской крови не обращал на него внимания и лицо его ничего не выражало. Этим он заслужил сильную неприязнь Маркса. Дела шли все хуже и хуже. Придирчивость Маркса становилась день ото дня невыносимей. Он обращался с остальными, как с низшей расой И при каждом удобном случае старался завязать ссору с метисом. Но последний, прикрываясь своей индийской флегмой, только тупо взирал на него. Маркс принял это за трусость и усвоил себе привычку обзывать метиса скверными словами, в особенности такими, которые бросали тень на доброе имя его матери. Метис по-прежнему не обращал на это внимания, но в его обращении появилась пренебрежительность, которая уязвляла сильнее слов. Таково было положение дел, когда мы с Блудным Сыном посетили их однажды вечером. Маркс пьянствовал весь день и превратил жизнь остальных в маленький ад. Когда мы пришли, он был уже вполне созревшим для ссоры. Блудный Сын предложил игру в покер и они вчетвером, он сам, Маркс, Бульгамер и метис, уселись за карты. Сначала они установили предел для ставки в десять центов, скоро лимит вырос в двадцать пять. Но спустя некоторое время никакого предела, кроме крыши, уже не существовало. Бутылка переходила от одного к другому и несколько крупных котлов было уже разыграно. Бульгамер и Блудный Сын были близки к банкротству, Маркс сильно проигрывал, тогда как метис неизменно увеличивал свою кучу фишек. По прихоти судьбы два человека, казалось, беспрерывно стирали один другого в порошок. С каждым разом они все сильнее возбуждали друг друга, пока наконец Маркс не объявлял игру, но при этом всегда оказывалась лучшая карта у его противника. Это могло довести до отчаяния, свести с ума, особенно когда Маркс несколько раз сам открывал игру впустую. Казалось, будто сам дух невезения вселился в него, и по мере того, как игра затягивалась, Маркс все более багровел и раздражался. Он бранился вслух. У него всякий раз были хорошие карты, но тот неизменно ухитрялся обыграть его. Он готов был лопнуть от злости и держал себя вызывающе. Метис предложил выйти из игры, но Маркс не захотел слышать об этом. «Продолжай, ты, негр, ― закричал он, ― не увертывайся, дай мне возможность отыграть свои деньги». Таким образом, они уселись снова и сдали карты. После второго круга остальные отпали и Маркс с Метисом были оставлены вдвоем. Метис был неподражаемо хладнокровен, его лицо напоминало превосходную маску. Маркс также неожиданно стал очень спокоен. Они начали набавлять. Оба, казалось, имели кучу денег и, начав с десяти и двадцати, быстро дошли до пятидесяти долларов за ставку. Зрелище начинало приобретать захватывающий интерес. Можно было услышать падение иголки. Бульгамер и Блудный Сын хладнокровно наблюдали. У Маркса выступил пот на лбу, тогда как Метис оставался вполне спокойным. В котле было около трехсот долларов, тут Маркс не выдержал: «Я прибавляю сотню, ― закричал он, ― смотри!» Он с видом победителя открыл свои карты. «Ну-ка, теперь побей это ты, вонючий мул». Произошла заметная пауза. Мне было жаль Метиса. Он не был в состоянии покрыть такой проигрыш, но лицо его не выражало и тени волнения. Он открыл свои карты, и тут у всех нас вырвался крик недоверия и удивления, ибо Метис открыл королевский флеш ― в бубнах. Маркс вскочил. Теперь он был бледен от ярости. «Ах, ты подлая свинья, нечистый дьявол». Он быстро ударил противника по лицу, окровавив его. Я думал с минуту, что Метис вернет удар. В его глазах появилось выражение холодной смертельной ненависти. Но нет. Быстро согнувшись, он схватил деньги и выскользнул из палатки. Мы посмотрели друг на друга.