Юлия Белова - «Бог, король и дамы!» Страница 19

После первых же слов красавицы ее свойственники озабочено переглянулись. Герцог Клод де Гиз принялся рассеянно теребить свой кинжал. Его брат, кардинал Лотарингский, начал рассматривать тяжелые тома свода французских законов. А сын Франсуа поднял взгляд к прекрасным аркебузам, украшавшим стену, словно размышляя, которая из них лучше всего сможет устранить столь незначительное препятствие, как господин де Броссар.

Впрочем через некоторое время его светлость со вздохом сожаления убрал руку с кинжала. Кардинал Лотарингский перестал вспоминать французские законы. Франсуа отвел взгляд от аркебуз. Шевалье де Броссар был крепким орешком и участники тайного совещания разошлись, так ничего и не решив.

А через два дня при дворе разразился грандиозный скандал. Его подробности обсуждались не день и не два, а почти месяц. Еще бы, обвинение воспитателя дофина в исповедании протестантизма и его изгнание из Парижа сами по себе заслуживали внимания, однако ссора короля Франциска с сестрой и ее спешное отбытие в Наварру оказались событиями и вовсе из ряда вон выходящими.

Отъезд Маргариты из Франции взволновал двор, всполошил Париж, напугал протестантов и привел в восторг Сорбонну, чьи теологи уже давно требовали «засудить мегеру». Эти пылкие люди громогласно уверяли, будто гнев короля Франциска еще будет воспет поэтами наподобие гнева Ахилла. Что же касается придворных, то они с трепетом рассказывали друг другу, как король обвинил Маргариту в том, будто она подослала к его сыновьям еретика, а возмущенная Маргарита кинула в лицо брата обвинение в неблагодарности.

Не все придворные верили, что господин де Броссар протестант и что именно он несет ответственность за появление в королевских покоях протестантских летучих листков. Тайком поговаривали, будто листовки в королевскую спальню подбросила фаворитка Франциска I герцогиня д'Этамп, весьма страстная протестантка, и что именно эта особа, заметив, в какую ярость впал ее возлюбленный, поспешила отвести гнев короля от себя, обвинив во всем Броссара, которого с первого дня невзлюбила за безупречность и заботу о дофине.

Герцогиню д'Этамп обвиняли и при дворе принца. Наследник престола ни на миг не поверил обвинениям против воспитателя и потому готов был броситься к ногам отца, моля не изгонять шевалье де Броссара. К счастью, Диана де Пуатье вовремя узнала о намерении дофина и успела перехватить молодого человека, моля не совершать непоправимого.

— Остановитесь, Анри, — со слезами на глазах говорила нестареющая красавица. — Разве вы не видите, что этот удар направлен против вас?! Герцогиня д'Этамп ненавидит вас и хочет лишить верного советника.

— Я поговорю с отцом… я объясню ему… — горячился Генрих.

— О нет, мой принц, — возразила Диана, увлекая дофина прочь от двери. — Ваш отец целиком во власти этой мерзавки. Он только разгневается на вас за вмешательство и, чего доброго, оправит господина де Броссара на костер. Умоляю вас, не губите благородного человека…

Дофин заплакал. Раньше ему даже в голову не приходило, что из любви к нему Диана способна отказаться от своей неприязни, но вдова великого сенешаля Нормандии была очень умной женщиной. Ласково гладя молодого человека по голове и утирая ему слезы, она уверяла принца, будто изгнание шевалье де Броссара вряд ли будет долгим, что года через два, три, четыре или пять шевалье вновь будет давать ему мудрые советы, а обнаглевшая гадина будет с позором изгнана от двора.

Честно говоря, Диана де Пуатье была уверена, что сможет отучить возлюбленного принимать чьи-либо советы, кроме собственных. Точно также она была уверена, что ее ласки помогут изгнать из памяти дофина даже имя Броссара. Пока же красавица бросала насмешливые взгляды на госпожу д'Этамп, от души наслаждаясь общим хором осуждения, в котором общественное мнение клеймило королевскую фаворитку. А герцогиня, немало раздраженная радостью Дианы, изо всех сил искала способ стереть с лица соперницы самодовольное выражение. И такой способ нашла. Пользуясь дарованной ей королем безнаказанностью, герцогиня д'Этамп приказала королевским солдатам разрушить несколько статуй святых у входа в церковь Сен-Жермен-л'Оксеруа, а Диана де Пуатье, прибегнув к помощи своих союзников Гизов, в свою очередь добилась от его величества сожжения на Гревской площади десяти протестантов. В общем, обвинение господина де Броссара в исповедании протестантизма дорого обошлось и гугенотам, и католикам, зато решило все проблемы красавицы Дианы.

Первоначально Броссар также винил в своих злоключениях королевскую фаворитку, но накануне отъезда в Наварру точно выяснил, кому обязан опалой. Прозрение Броссара было делом случая. Отдав долг вежливости некоторым придворным и тепло попрощавшись с дофином и дофиной, шевалье собирался уже покинуть Лувр, когда в переходе королевского замка расслышал чьи-то очень знакомые голоса. Мужской голос принадлежал Шарлю де Лоррену, одному из младших сыновей герцога де Гиза, женский — Диане де Пуатье. Дама и шевалье шутливо обсуждали будущую карьеру молодого человека, при чем юноша уверял, будто мечтает стать адмиралом, а госпожа Диана смеясь утверждала, что ему больше пойдет кардинальская шапка.

Бывший воспитатель дофина покачал головой, размышляя о ненасытной жадности Лорренов, и собрался было продолжить путь, когда неожиданно услышал собственное имя. Решив, что имеет право знать, что говорят о нем подобные люди, достойный дворянин остановился и история его изгнания стала ясна шевалье как божий день. На какой-то миг Броссар обезумел. Мысль о том, что протестантскими листовками в королевской спальне и ложным обвинением он обязан девятнадцатилетнему мальчишке, что целью этого обвинения было желание предоставить госпоже Диане возможность и дальше грабить дофина, а в дальнейшем — всю Францию, заставила бывшего воспитателя наполовину вытащить из ножен кинжал. Впрочем, коснувшись лезвия, господин де Броссар пришел в себя. Его положение было не таково, чтобы устраивать скандал. Шевалье отер со лба пот и покинул Лувр, дабы, дождавшись в Сен-Жермене свою обожаемую королеву, отправиться вместе с ней в Наварру.

В крохотном пиренейском королевстве шевалье продолжал воспитание дочерей Маргариты, ездил на охоту с королем Наваррским, выполнял обязанности секретаря и советника их величеств и изо всех сил стараясь забыть бурную жизнь столицы Франции. Но через четыре года размеренной жизни шевалье пришлось вспомнить интриги королевского двора и причиной этих воспоминаний стало замужество старшей дочери ее величества.

Первый брак принцессы, увенчавшийся рождением дочери Маргариты, был политическим шагом, призванным разрешить земельные споры двух ветвей дома Валуа. Задумал этот брак король Людовик XII и, в еще большей степени, его жена Анна Бретонская. Не желая слышать обвинения подданных, будто она обманула доверчивого супруга, из-под носа уведя у него управление Бретанью, хитрая королева пожелала округлить королевские владения за счет герцогства Алансонского. Ловко составленный брачный контракт Маргариты д'Ангулем и Шарля д'Алансона разрешал герцогу передать свои владения лишь наследнику мужского пола, а в браке владетели Алансона произвели на свет только дочь. Нельзя сказать, будто родные Маргариты были в восторг от подобного контракта, однако нельзя сказать, будто они впали из-за него в уныние. Король Людовик XII также не имел сыновей, и потому королем после его смерти должен был стать младший брат Маргариты — Франциск. Зная привязанность брата и сестры друг к другу, никто не сомневался, что новый король исправит несправедливость. И правда, став после смерти Людовика королем Франции, Франциск первым делом пообещал Маргарите заботиться о ней как о самом себе и только многочисленные государственные заботы то и дело заставляли его откладывать пересмотр брачного контракта сестры на неопределенное время.