Андрей Ромашов - Кондратий Рус Страница 2

Немая Параська собралась реветь. Гридя показал ей кулак и закричал в ухо:

– Жив твой Ивашка! Не лешева с ним…

Параська понимала все и слышала не хуже других. Онемела она от великого страху лет пятнадцать тому назад. Уходил тогда Кондратий с семьей от галицкого князя, шла с ним и сестра Анфиса с дочерью. Лесами брели дремучими, кони и люди выбивались из сил. Отстала Анфиса с дочерью, нагнал их черемисин окаянный, задавил мать, а Параська спаслась как-то… Прибежала, треплет Кондратия за рубаху, а сказать не может. Мычит девка, лицо руками скребет, да что толку – слово изо рта пятерней не вытащишь… Устя вертелась на чурбаке, как сорока.

– Выдь погляди, – сказал ей Кондратий. – Не идут ли из ултыра?

Устя бросилась бежать.

– Богу поклонись! – закричала на нее Татьяна. – Хлеб, поди, ела, скоморошница!

– Не оскудеет пища постная, скоромная, молосная, – забормотала Устя, кланяясь на все стороны. – Яко хлеб ломливый на вечере Исусовой… Аминь! Она убежала.

– Лошадей погоним? – спросил Прохор отца.

– Запрем.

Прохор отодвинул кружку, стряхнул с бороды крошки.

– Пойду загоню.

– Подожди, – остановил его Кондратий. – Меч и рогатину возьмешь с собой на лядину.

Гридя захохотал:

– Тятька на побоище собрался!

– Чего гогочешь! – рассердился на сына Кондратий. – В лесу живем, на чужой земле.

– А летось Ивашка княжеских данников подстрелил. Мы куницу скрадывали. Собаки оттоль, с низины, ходом идут, а мы, значитца, прямиком, уметами порем. Ивашка и отстал, будто бахилы переобуть…

Параська слушает, рот разинула. Татьяна ее не гонит, самой любо послушать про молодшенького.

«Хоть старшего сына бог ума не лишил», – думает Кондратий, глядя на них.

– Идут! Идут! – заголосила Устя.

Кондратий встал и, перекрестясь, пошел в свой угол. Снял со стены колпак и опояску.

Устя забежала в избу и начала тормошить брата:

– Чего сидишь, неторопь! Невеста твоя идет, Вета!

Не выпуская кружки из рук, Гридя отбивался локтями:

– Отвяжись. Ну тя…

Кондратий пристегнул к опояске широкий охотничий нож и пошел встречать другодеревенцев. Они еще не поднялись из лога, а он уже стоял заворотами, ждал их. Подошла Татьяна с туеском, шепча на ходу молитву. Она просила у Христа прощения за кумовство с ултырянами.

Другодеревенцы тянулись гуськом: впереди всех маленький Туанко, потом старый Сюзь с сыном, с топорами оба, за ними три бабы, у баб за плечами пестери.

Старый Сюзь вышел из лога. Кондратий низко поклонился ему, взял у Татьяны туесок с медовым квасом, подал:

– Юже, выпей, большой хозяин. Выпей!

Старый Сюзь напился и отдал туесок Татьяне.

– Юже, матушка, испей, – поклонилась Татьяна большой хозяйке ултыра, протягивая туесок с квасом. – Устала, небось.

Старая Окинь отпила, улыбнулась ей и прошептала беззубым ртом:

– Оч ме.

Татьяна приняла от нее туесок, стала поить остальных, косясь на девок. Устя обнимала Вету, внучку старого Сюзя. Вета балабонила, Устя хохотала, слушая ее. «Господи, господи, – вздыхала Татьяна, – совсем опоганилась с нехристями!»

Прохор вывел заседланного мерина. Гридя вынес кожаный мешок с едой и подсечные топоры. Прохор забросил мешок на седло и стал привязывать. Кондратий спросил старого Сюзя – все ли подошли из ултыра или остался кто?

– Пера сам идет.

Старый Сюзь говорил долго. Кондратий понял одно: младший брат старого Сюзя пошел на Шабирь-озеро снасть-кулом трясти.

– Ждать будем?

Старый Сюзь покачал головой.

– Прибежит Пера. Не бойся, Рус.

От Шабирь-озера до лядины, Кондратий знал, меньше версты, а Пера лучший охотник в ултыре, найдет их, не заблудится.

– Ну, с богом, – сказал Кондратий. – Пошли!

Старики стали спускаться к речке. За ними Гридя и Туанко, потом девки, старая Окинь, позади всех Прохор. Он вел на поводу мерина. Перешли вброд речку, вышли на луговину и долго брели по густой непутаной траве. Кондратий радовался, глядя на сочные желтоголовые травы, вспоминал княжеские луга на Сухоне, шалаши смердов…

– Питья и брашна Юрий-князь на сенокосе не жалел, а страдники пели невесело. Не могли забыть истоптанный хлеб на своих полях.

Старый Сюзь слушал, кивал.

– Великий воин был Юрий-князь. Воевал с братом, воевал с племянниками. Горели посады, сиротели поля.

Старый Сюзь начал говорить. Он хвалил оштяцкого князя Юргана, называл его добрым соседом, другодеревенцем. «Какой он князь, – думал Кондратий, – сам камьи мастерит, за сохатым неделями бродит в самую лютую стужу. Таких князей и на Руси немало. По монастырям кормятся. Христа ради…»

Но с соседом не спорил – князь так князь, лишь бы не тать, не воитель.

Зашли в лес. Стариков обогнали парни. Они рубили тяжелыми ножами молодняк и лапник, расчищали тропу. Чакали глухо ножи, под ногами поскрипывали сухие иголки, текучие, скользкие. Тропа ныряла под широкие елки, как в темную нору, упираясь в непролазный чащобник. Старикам приходилось доставать ножи, помогать парням с лесом воевать. А давно ли Кондратий проходил здесь с Прохором, топоров не жалея, рубили они лапы у елок, секли на корню подрост.

Стало светлее, попадались сосны, веселый березник и лесные поляны, затянутые сплошь цепким вьюнком и мышиной травой. Вышли на елань, усеянную шишками.

Кондратий свернул с тропы, прошел саженей десять редколесьем и остановился:

– Лядина моя, – сказал он старому Сюзю, показывая на затесы.

Подошли девки и старая Окинь, сели под березу на краю лядины.

Прохор принес мешок с едой.

– Хозяйствуй давай, – сказал он Параське.

Ели не торопясь. Старый Сюзь то и дело поглядывал в сторону озера, ждал, видно, брата.

Туанко наелся, схватил лук и убежал.

– Куда он? – спросил Кондратий соседа.

Старый Сюзь ответил по-своему. Кондратий его не понял и переспросил: – Куда, говорю, внук твой побежал?

Устя засмеялась:

– Пера у них потерялся. Малое дитятко!

Параська напоила всех квасом, склала оставшуюся еду в кожаный мешок, завязала его сыромятным ремнем.

– Господи благослови, – сказал, подымаясь, Кондратий. Он отмерил сорок шагов на восток от березы и расставил людей. Лес на лядине неровный: по краю липняк и березы, потом черная елка, сосна, или пожум по-ултырски. Старая Окинь и девки начали сечь кусты тяжелыми косырями. Гридя с Прохором ушли валить крупный лес. Кондратий наказал им, чтобы оставляли десятивершковые пни, а сам повел старого Сюзя в дальний угол лядины.

Там стояла сосна в три обхвата. Он приметил ее еще зимой.

Старый Сюзь обошел сосну и поднял топор.

Кондратий засмеялся:

– Рубить наладился? День топорами с тобой промашем, не свалим.