Александр Дюма - Сан-Феличе. Книга первая Страница 2

Вот как воспитывался Фердинанд IV, кого даже не научили читать и писать и для кого первой наставницей стала его молодая жена».

НЕАПОЛИТАНСКИЙ КОРОЛЬ — ОХОТНИК

«Плодом подобного воспитания должно было явиться чудовище, нечто вроде Калигулы. Неаполитанцы этого и ждали, но природная доброта юного монарха взяла верх над столь порочным воспитанием: из него получился бы превосходный правитель, если бы ему удалось преодолеть увлечение охотой и рыбной ловлей, отнимавшими у него много времени, которое он мог бы с пользой посвятить государственным делам. Но, боясь потерять утро, благоприятное для его любимых удовольствий, он стал пренебрегать даже самыми важными обязанностями, а королева и министры ловко пользовались его слабостью.

В январе 1788 года Фердинанд созвал во дворце Казерта Государственный совет; на нем присутствовали королева, министр Актон, Караччоло и еще несколько человек. Разбирался весьма важный вопрос. Во время обсуждения кто-то постучался в дверь; все были удивлены и не могли себе представить, кто же осмелился нарушить ход заседания. Но король бросился к двери, отворил ее и вышел; вскоре он возвратился, весь сияя от радости, и попросил поскорее закончить заседание, потому что его ждет другое, более важное дело. Заседание прервали, и Фердинанд удалился к себе: он хотел лечь спать пораньше, чтобы на следующий день встать до зари.

Охота и была для него тем делом, с которым ничто не могло сравниться по важности; стук в дверь во время заседания Государственного совета был не что иное, как условный сигнал, о каком сговорились король и его доезжачий: выполняя приказ государя, тот явился доложить, что на рассвете в лесу была замечена стая кабанов, собиравшихся в этом месте каждое утро. Ясно, что надо было прервать заседание Совета, чтобы пораньше лечь спать и быть в состоянии застать кабанов врасплох. Если б они скрылись — что сталось бы со славою Фердинанда?

В другой раз в том же зале и при тех же обстоятельствах послышался троекратный свист: это опять-таки был условленный между Фердинандом и его доезжачим сигнал; но шутка эта не пришлась по вкусу королеве и другим участникам совещания, она позабавила одного лишь короля: он быстро отворил окно и выслушал доезжачего, который доложил ему о появлении дичи и добавил при этом, что если его величеству угодно хорошо пострелять, то нельзя терять ни минуты.

Переговорив с доезжачим, король поспешно вернулся к столу и сказал королеве:

— Моя милая наставница, председательствуй вместо меня и реши по своему усмотрению вопрос, которым мы занимаемся».

КОРОЛЕВСКАЯ РЫБНАЯ ЛОВЛЯ

«Кажется забавной сказкой, когда слышишь, что неаполитанский король не только ловит рыбу, но и сам ею торгует. Однако это правда; мне лично довелось присутствовать при этом комичном и единственном в своем роде зрелище, и сейчас я его опишу.

Обычно король рыбачит в той части моря, что прилегает к горе Позиллипо, в трех-четырех милях от Неаполя. После обильного улова он возвращается на берег и, сойдя с лодки, целиком отдается самому любимому своему развлечению: на берегу раскладывается весь улов, подходят покупатели и начинают торговаться с самим монархом. Фердинанд ни в коем случае не отпускает товар в кредит; наоборот, он стремится получить деньги вперед и проявляет весьма подозрительную недоверчивость. Тут всякий может подойти к нему, особенно же пользуются этой привилегией лаццарони, ибо король относится к ним более дружественно, чем к прочим зрителям. Лаццарони, однако, всегда внимательны к иностранцам, желающим увидеть короля поближе. С началом торга картина становится крайне забавной: король старается продать товар как можно дороже, берет рыбу в свои королевские руки, расхваливает ее, приговаривая все, что, по его мнению, может соблазнить покупателя. Неаполитанцы, вообще крайне непосредственные, обращаются с королем в данных обстоятельствах совершенно запросто и осыпают его бранью, словно это простой торговец свежей рыбой, пытающийся их обмануть; короля весьма развлекают их нападки, и он хохочет от души; затем он отправляется к королеве и рассказывает ей обо всем, что произошло во время ловли рыбы и при ее продаже, — тут множество поводов для всяческих шуток. А пока король занят охотой и рыбной ловлей, королева и министры, как уже было сказано, управляют государством по своей прихоти, и дела от этого идут не лучшим образом».

Обождите, и король Фердинанд предстанет перед нами с новой стороны.

На этот раз мы обратимся не к Гориани, путешественнику, который несколько минут наблюдал, как король торгует рыбой или видел его скачущим на охоту; мы расспросим друга дома, Пальмиери де Миччике, маркиза де Бильальба, любовника любовницы короля, и он покажет нам монарха во всей его неприкрытой низости.

Послушайте же, что говорит маркиз де Вильальба, причем на нашем языке:

«Вам известны, не правда ли, подробности отступления Фердинанда, точнее говоря, его бегства во время событий в Южной Италии в конце 1798 года? Напомню их вам вкратце.

Шестьдесят тысяч неаполитанцев под командованием австрийского генерала Макка, подбадриваемых присутствием короля, победоносно продвигались к Риму, когда Шампионне и Макдональд, соединив свои слабые войска, напали на эту армию и обратили ее в бегство.

Фердинанд узнал об этом сокрушительном поражении, когда находился в Альбано.

— Fuimmo! Fuimmo! 1 — закричал король. И он действительно бежал.

Но, прежде чем сесть в коляску, он сказал своему спутнику:

— Дорогой мой Асколи, сам знаешь, какое множество якобинцев кишит всюду в наши дни! Эти сукины дети о том только и помышляют, как бы убить меня. Примем же меры, переоденемся. В пути ты будешь королем, а я — герцогом д'Асколи. Так для меня будет безопаснее.

Сказано — сделано. Великодушный Асколи с радостью согласился на это невероятное предложение; он спешит облачиться в королевский мундир, свой отдает Фердинанду, садится в экипаже справа и — поехали!

Герцог, этот новый Дандино, мастерски играет свою роль вплоть до самого Неаполя, да и Фердинанд, став от страха изобретательнее, исполняет роль услужливого царедворца так убедительно, словно был им всю жизнь.

Правда, король навсегда остался признателен герцогу д'Асколи за такую из ряда вон выходящую преданность монарху и всю жизнь осыпал его знаками своего благоволения. Вместе с тем по странности, которую можно объяснить лишь своеобразным характером короля, он частенько осмеивал герцога с его достохвальной самоотверженностью и тут же насмехался над собственной трусостью.

Однажды, когда я вместе с этим вельможей находился у герцогини де Флоридиа, к ней приехал Фердинанд. Он предложил ей руку, чтобы вести ее к обеду. Как незаметный, скромный друг хозяйки дома я был польщен тем, что присутствую при появлении короля; пробормотав «Domine, non sum dignus» 2 я даже отступил на несколько шагов, а благородная дама, бросив последний взгляд на свой туалет, стала восхвалять герцога за беззаветную преданность ее царственному любовнику.