Никифор Малеин - Заговор гордыx Страница 2

Долго спать он не мог. Четырех часов вполне хватало, чтобы восстановить телесные и духовные силы. Да и каждое утро, ровно за два часа до рассвета, начинала ныть левая нога, пронзенная много лет назад копьем варвара. Голень тогда почернела, распухла, и врачи опасались, что придется прибегнуть к amputatio – отсечению, но Господь миловал, обошлось. Только каждое утро приходится платить увечной конечности дань – разминать ее, выгуливать, давать нагрузки. Но эта обязанность была даже приятной.

Гонорий любил встречать рассвет, вдыхая прохладный горный воздух, наблюдая, как светлеет небо, гаснут звезды, и на верхушки конусообразных каменных холмов падают первые лучи солнца. Вот и сегодня, встав затемно, он выскользнул из своего огромного дома и засеменил по садовой дорожке между голых веток каштанов, акаций и пихт, посеребренных инеем. Из верхней одежды надел лишь темно-зеленую плотную тунику, и, чтобы согреться, перешел на бег. Раз, два, три, четыре – вдох носом. Раз, два, три, четыре – выдох ртом. Раз, два, три, четыре – вдох. Раз, два, три, четыре – выдох. Как в солдатской молодости, только без тяжелых доспехов и оружия.

За деревьями показалась базальтовая стена, защищающая поместье, и четырехугольная башня. Гонорий подбежал к ступеням, сооруженным на внутренней стороне укрепления, не замедляя ход, поднялся вверх на три сажени2, и продолжил бег по стене. Ледяной ветер растрепал его рано поседевшие волосы, проник под одежду, защипал жилистое, сухощавое тело. Бывший военачальник улыбнулся, и прибавил ходу. Раз, два, три, четыре – вдох. Раз, два, три, четыре – выдох. Раз, два, три, четыре – вдох. Раз, два, три, четыре…

У третьей башни аристократ остановился и замер на несколько мгновений в предвкушении одного из самых любимых моментов дня, словно перекатывал драгоценное вино по языку, чтобы надолго сохранить послевкусие. Затем задорно вложил два мизинца в рот и молодецки, залихватски засвистел. Башня ожила, заухала, заволновалась, наполнилась шелестом и плеском, и из квадратных окошек на холмы с террасами виноградников стал выплескиваться пернатый поток. Черные голуби с белыми шеями и грудками, вперемешку с песочно-рыжими, взмывали в светлеющее небо, носились над домами, подхлестываемые звонким свистом хозяина поместья.

Гонорий наблюдал за своими любимцами и тихо смеялся. Что-то было в их движениях, в слаженном едином полете такого, что заставляло сердце сжиматься от радости и счастья, наполняло жизнь смыслом и покоем. Стая пролетела над стеной и зарезвилась над каменистой долиной, которая, как чаша, медленно наполнялась игристым солнечным светом.

Гонорий потер озябшие руки, подзадорил голубей напоследок, и побежал дальше по стене. Обогнув виноградники, он спустился в имение. Последнюю часть пути к колодцу проделал «галопом», во всю прыть, чтобы хорошенько вспотеть.

Туника, нижняя рубаха, штаны и сапоги упали на землю. Деревянное ведро полетело в шахту колодца, с треском взломало ледяную корку и так же быстро взмыло вверх. Владелец поместья перекрестился и окатил себя обжигающе холодной водой.

– Вот так! – крякнул он. От его тщедушного на вид тела повалил пар, стало жарко, как в бане. Теперь можно было неспешно одеться в сухое, и размеренно пройти до дома, наслаждаясь покоем, одиночеством и своими мыслями. Через полчаса явится с утренним докладом управляющий Юстин. Сотни срочных и безотлагательных дел займут хозяина поместья «Львиный камень» до позднего вечера, и если не впитать сейчас эту девственную, звенящую тишину, то весь день пойдет насмарку – будешь раздражительным, злым, обязательно упустишь что-нибудь важное или испортишь элементарную работу.

Гонорий побрел мимо винного склада в сторону церкви, возвышавшейся в самом центре имения. Серебряный крест над черепичным куполом потемнел от времени – нехорошо, нужно почистить. Аристократ осматривал свое владение взглядом ревнивого мужа, и думал, что не зря проживает жизнь – везде царили порядок, разум и красота. В конюшнях стояли лучшие во всей Каппадокии3 рысаки, в подвалах хранились бочки с золотистым, черным и белым винами, которые продавались даже в столице. Крестьяне, слуги и рабы жили вольготно. Каждый знал и любил свое дело. Поместье работало, как клепсидра – водяные часы, стоящие на площади Юстиниана в Ниссе4.

«Но с другой стороны, так ли уж много я сделал для «Львиного камня»? – По лбу Гонория пробежала тень. «Получил эту землю мой прадед, Терций из Равенны, редкостный авантюрист и хитрец. Втерся в доверие к наместнику, наобещал золотых гор, заручился его рекомендацией к императору, и перебрался в Константинополь. А о своем прежнем благодетеле забыл, как только увидел Босфор и Великую Церковь. У меня в архиве сохранились двадцать три письма из полутора сотен, отправленных прадеду наместником, и ни на одно он не ответил. Надо будет перечитать их и составить жизнеописание основателя нашего рода. Получится выразительней, чему у Гомера! Юленьке и мальчишкам понравится». – Гонорий улыбнулся и довольно хмыкнул.

«В Константинополе Терций сразу оказался в центре заговора против императора Анастасия5, причем пользовался полным доверием высших сановников, поднявших бунт. Когда же мятеж достиг своей высшей точки, предок переметнулся на сторону «законной власти» и оказал «неоценимую помощь» в аресте бунтовщиков.

Благодарность императора не знала предела – титулы, почести и деньги полились, как из рога изобилия. Прадед покупал дворцы десятками, рабов тысячами, устраивал такие пиры, о которых вспоминали даже после его смерти. Среди прочего за баснословную сумму он приобрел деревню на окраине Малой Азии6, в горной провинции Каппадокия. Какой-то ловкач убедил Терция, что под камнем, напоминающим своими очертаниями львиную голову, находятся большие залежи золота.

О, как падок человек на золото! Помаши перед носом драгоценностями, позвени монетами, пусть блистание бриллиантов и сапфиров отразится в глазах! Пообещай легкую наживу, да к тому же такую, о которой не смел и мечтать – и человек твой. Делай с ним, что хочешь. Принесет все, что имеет, отдаст последнее за мечту о золоте. Хотел бы я посмотреть на того мошенника, что так искусно облапошил моего хитрого предка!

Поковырявшись в земле и убедившись, что его обвели вокруг пальца, прадед забыл о купленном участке на десять лет – пока сам не угодил в опалу и не потерял все состояние. Терций удалился в Каппадокию с женой и детьми, подальше от двора. Располнел, превратился в обычного провинциального землевладельца и посвятил остаток жизни воспитанию сына и четырех дочерей.

Дед мой Агриппа принял «Львиный камень» в плачевном состоянии – земля обрабатывалась плохо, давала скудные урожаи, крестьяне работать не хотели. Разразившаяся Юстинианова чума7 и вовсе грозила превратить семью землевладельцев в семью землепашцев. Тогда Агриппа собрал последние деньги, и потратил их на снаряжение торгового каравана к далекому сказочному острову Тапробана8. Говорят, дома на нем из железа, украшены драгоценными камнями и жемчугом, а вокруг растут сахарный тростник и рис. Дед мой видел там живого риноцероса – животное страшное и похабное. Из носа у него торчат рога, которые качаются из стороны в сторону при ходьбе, а когда он раздражен, то они напрягаются, становятся твердыми, как камень, в особенности передний рог. Им он может вырывать с корнем деревья. Неужто и правда Господь создал подобное существо, противное всякому естеству? Жаль, не увижу никогда своими глазами.

Чума не тронула Агриппу, в торговле сопутствовала удача, и до дома оставалось несколько недель пути, когда на караван напала банда разбойников. Деда и его ближайших помощников убили, остальных сделали рабами и увезли в Аравию. Лишь чудом одному юноше удалось бежать вместе с сокровищами, и невредимым добраться до «Львиного камня».

На привезенное золото поместье было превращено в жемчужину Каппадокии. Отец мой Авл разбил на каменистом плато тенистый сад, желая услаждать свой взор среди унылого пейзажа. Он заманил в имение крестьян и слуг щедрыми подношениями, уютными домами и так почитаемыми среди ромеев банями – термами. Были разбиты виноградники, устроены конюшни и выездка для лошадей. Но истинными шедеврами стали церковь Григория Нисского, построенная по лучшим столичным образцам, и господский дом, для украшения которого со всей Романии свозились мрамор, порфир, статуи, золото, жемчуг и шелк.

А что сделал я, Гонорий? Большую часть жизни провел в походах. Вернулся, когда мне было уже за сорок, и делу моих предков смог посвятить лишь шесть лет жизни. Ничего не построил, имения не расширил».

«Как это ничего не сделал?» – возразил сам себе помещик, оглядывая превосходно подстриженный куст азалии. «Я превратил «Львиный камень» в идеально отлаженный механизм, который может соревноваться в совершенстве с механизмами Архимеда. Вложил прибыль в торговлю, купил корабли. Даже когда меня не станет, мои дети ни в чем не будут нуждаться. Хотя думать о смерти пока рановато. Поживем еще, потопчем эту землю!»