Сергей Булыга - Углицкое дело Страница 2

Но тут тот человек, который ввел его, теперь схватил его за шиворот и со словами «пес, пес» ткнул его мордой в пол. Только тогда Авласка спохватился и запричитал: «Царь, государь, отец родной, спаситель!», а после замолчал и замер, но головы уже не поднимал, не смел. А те за столом все молчали. И тот человек, который его ввел сюда, тоже молчал. Потом вдруг кто-то тихим голосом сказал:

– Ты кто такой?

Авласка поднял голову и опять, теперь уж неспешно, посмотрел на тот стол. Там и вправду сидели очень важные люди, бояре конечно, и среди них Годунов, этот сидел почти посередине, а рядом с ним сидел царь. Царя Авласка сразу узнал, и это было очень просто, потому что бояре все были простоволосые, без шапок, а царь сидел в шапке. Шапка у него была вся в алмазах и так и сверкала, а сверху на ней был крест, тоже весь в каменьях. А сам царь из себя был вот какой: щечки кругленькие, сытые, бородка редкая и стриженная коротко, губки сложены кротко, в улыбку, а глаза блестят. Это от слез, понял Авласка, это ему уже сказали, что его младшего братца убили, и он по нему скорбит…

И тут царь опять тихо спросил:

– Ты кто, пес, такой?

Авласка назвался. Тогда царь спросил, откуда он, и Авласка сказал, что он из Углича и что послал его сюда их губной староста Иван Муранов сказать, что злые люди убили государева братца Димитрия.

Вот так прямо и сказал: убили! Государь, услышав это, вздрогнул и посмотрел на Годунова. Годунов нахмурился и быстро глянул на Авласку, а после как бы осмотрел других бояр, но все они молчали и вообще как будто ничего не слышали. Тогда он (Годунов) опять посмотрел на Авласку, теперь уже неспешно, и так же неспешно спросил:

– Убили? Кто это?

– Я не знаю, – ответил Авласка, а сам весь похолодел от страха. Вот как Годунов умел смотреть! И он еще тут же спросил, опять неспешно:

– А если не знаешь, тогда чего мелешь?

Авласке стало совсем страшно. И он от страха же и брякнул:

– А я не мелю! А мне так сказали.

– Кто? – грозно спросил Годунов.

Эх, горько подумал Авласка, сказать, что не знаю, тогда здесь убьют, а сказать, что Муранов, тогда убьют там. И от этого сказал:

– Как кто?! Да Битяговский, кто еще!

– А! – громко сказал Годунов и сразу встал из-за стола. А все остальные бояре стали между собой переглядываться, но это тоже опять молча. Битяговский! Кто его не знал! А Годунов смотрел на Авласку и, кажется, сожрал бы его сразу, вот какие были у него глаза! А вслух он тоже ничего не говорил, как и бояре. Тогда царь похлопал глазами, а у него ресницы были вот такущие, а после спросил:

– Это Мишка Битяговский, что ли?

Авласка кивнул. Государь посмотрел на Годунова. Годунов на это только усмехнулся, опять повернулся к Авласке и сказал уже вот что:

– Юлишь ты, пес. Ох, юлишь! Ты же мне только что как рассказывал? Что ничего не знаешь! Что сидел у себя и обедал, и вдруг бьют в набат. Так ты был там или нет? Видел, где кого убили? А если не видел, то чего ты мелешь?! – продолжал он уже совсем громко.

Авласке стало холодно. Он перекрестился и сказал:

– Вот как Бог свят! Ничего я не видел! Ванька Муранов пришел и сказал: убили нашего заступника, скачи, пес, в Москву и скажи государю, пусть пришлет стрельцов и пусть стрельцы ищут злодея!

– Какого злодея? – спросил Годунов, и это уже улыбаясь. – Ты же сказал, что убил Битяговский, так что его тогда искать?!

Сказал и даже подмигнул с улыбочкой. Авласку как огнем ожгло! И он сказал будто раздумчиво:

– Ну, Битяговский или кто, кто знает! Я там не был. И Муранов говорил, что не был. Он говорил, что ему так сказали. А дальше сказал, что кто знает! Может, сказал, и не убили, а может, сам убился. И после сказал: а ты скачи в Москву, Авласка, скажи государю, государь сам разберется, это же его младший любимый брат, он же брата не оставит.

Сказал и выдохнул. И незаметно, меленько перекрестился. И также глянул на тех за столом. Те молчали. Государь опять моргал глазами. Потом вдруг сказал:

– Как убился! Сам, что ли?

– Сам! – отчаянно сказал Авласка.

Годунов молчал, смотрел как каменный. Государь опять спросил:

– Как сам?

– Ну, я не знаю, я там не был, – осторожно ответил Авласка. – Не видел. Но мало ли! Может, упал на нож и накололся насмерть.

– Отчего это упал? – тут же быстро спросил Годунов, и это почти что со смехом. И так же со смехом добавил: – Он что, пьян, что ли, был?

– Зачем пьян? – сказал Авласка. – А мог просто упасть. От падучей.

– Падучей! – сказал кто-то за столом, а кто, Авласка не успел заметить.

А государь тихо сказал:

– Какой падучей?

– Ну! – только и сказал Авласка и даже поднял руки, но и тут же опустил.

И все молчали. Молчали они очень страшно. Тогда Авласка облизал губы раз, два, а потом опять стал говорить:

– А, может, и не убился совсем. Может, Муранов напутал. И в набат ударили тоже напутавши. Потому что мало ли кого убили! Там же, вы бы только видели, сколько их там, малышья этого, по двору бегает! Ему же было скучно одному, и их же там набрали вон сколько! Бывало, придешь, а их там как татарвы, и он у них коногоном. Так что могли и не его убить, а по ошибке другого. А он увидел такое и спрятался. Он же смышленый был, ого! А эти дурни – в набат! А Муранов, тоже дурень, ко мне. И меня к вам. А он жив, здоров, на крылечке сидит, орешки щелкает и скорлупой на нас поплевывает.

– Э! – грозно сказал Годунов. Авласка сразу замолчал. Годунов спросил:

– А почему орешки?

– А он до них очень охоч, – сказал Авласка.

Годунов пожал плечами и посмотрел на государя. Государь улыбнулся и сказал:

– Шутовство какое-то. – После чего посмотрел на Авласку, потом опять на Годунова и продолжил: – Но и оставлять это нельзя. Поэтому вот что, Борис. Ты, Борис, поручи это кому надежному. Вот хоть бы… – И тут он посмотрел сперва направо от себя, после налево, а после сказал: – А вот хоть тебе, Василий. – И указал, на какого из них, потому что там был не один Василий.

Тот, на кого указал государь, встал за столом. Это был еще совсем не старый человек, сам из себя сухой, высокий и лицом такой же долголицый. И не было на том лице никакой радости, а была одна печаль. И так же с печалью он сказал:

– Как прикажешь, государь.

Вот что сказал тогда Василий Шуйский, а это был он, как после узнал Авласка.

А тогда сразу он там уже ничего не узнал и ничего не сказал, потому что государь вдруг отвернулся от Шуйского и опять посмотрел на него, на Авласку, и сделал рукой от себя. Теперь уже Авласке объяснять было не надо, что он теперь должен делать, а он сразу сам вскочил с колен и задом-задом вышел из той горницы, а тот человек, к нему приставленный, быстро пошел за ним. И дверь сама собой сперва перед ними открылась, а после так же закрылась.

А дальше было так: тот человек опять повел Авласку, но теперь уже совсем не далеко, а только вниз по лесенке, а там запихнул в какой-то темный чулан и сразу замкнул его.

В чулане было пусто, была только одна голая лавка при одной стене да в самом вверху окошко в ладошку. В окошке была тьма. Авласка лег на лавку и очень крепко закручинился. Эх, думал он, чего это он так перепугался и намолол чего ни попадя. Надо было правду говорить! А теперь ему несдобровать, думал Авласка дальше, не выбраться ему отсюда, и зачем он только сюда ехал, ведь мог же не ехать! Да только что теперь! И Авласка перестал кручиниться, а перелег на спину, закрыл глаза и стал вспоминать все молитвы, какие он знал, и их тихонько вслух читать. Но таких молитв отказалось немного, и Авласка вскоре замолчал. Но молчать было еще страшней, и он стал читать молитвы заново. А после еще раз. А после еще.

Но только когда в окошке начало виднеть, вдруг резко открылась дверь (а Авласка вскочил с лавки, а то он дремал) и в чулан вошли почти целой толпой дьяк, за ним его подьячий, за ними стрелец с огнем, после еще стрелец, этот уже с пищалью, и еще какой-то служка непонятно для чего. Авласка стоял не шевелясь и только глазами зыркал. А дьяк, очень важный с виду, может даже думный дьяк, велел стрельцу с огнем выйти вперед и посветить как следует. Стрелец вышел и стал светить Авласке прямо в глаза. А дьяк еще сказал:

– Не щурься!

Авласка стал не щуриться.

– Га, хорош! – сказал дьяк насмешливым голосом. – Я так и думал, что вор! – После чего велел встать в угол и указал, в какой. Авласка встал туда. А думный дьяк сел на лавку, рядом с ним сел подьячий и положил дощечку на колени, а на дощечку бумагу и приготовился записывать. Авласке стало жарко-жарко, и он стал про себя молиться Богородице.

Но домолиться не успел, потому что думный дьяк стал спрашивать. Спросил, как его звать, и Авласка ответил. После ответил, сколько ему лет, и где живет, и где служит, и сколько у него детей, и что его раньше не судили.

– Га! – сказал думный дьяк весело. – Не судили, а теперь засудим! – И продолжал уже без смеха: – Слушай внимательно, Влас, потому что это про тебя: за небрежения в службе и за лживые речи твои, а особливо за поносные слова на его братца, это про орешки, государь велел тебя казнить: сперва отрубить ноги, после руки, после голову, а после вынести все это на задний двор и бросить псам на съедение!