Далия Трускиновская - Наследница трех клинков Страница 2

Но Валентин – офицер, поручик, столичный житель, он молод, добродушен и подходит Эрике куда больше, чем барон фон Опперман.

– Дядюшка, миленький, я дала ему слово! – рыдая, еле выговорила Эрика. – Или он – или я утоплюсь в твоем пруду!

– И чего же ты хочешь?

– Помоги мне уехать в Санкт-Петербург!

– Ого! Это… это невозможно!..

– Почему? Ты дашь мне в долг денег, дашь лошадь, и я прекрасно доеду…

– Дурочка, ты не представляешь себе, как это далеко! Разве Карл не сказал тебе, сколько дней добирался до Лейнартхофа? По меньшей мере десять дней, ты уж мне поверь. И они ехали вдвоем, да с денщиками, и были вооружены…

– Ты мне дашь свои пистолеты! – воскликнула Эрика. – И научишь стрелять!

– Даже если я дам тебе мортиру, всякий сразу поймет, что ты – девочка, а не мальчик! – сердито сказал Гаккельн. – Я не могу отпустить тебя одну. Не могу – и точка!

– Значит, мне остается только одно!

– Да ты же не продержишься десять дней в мужском седле! Ты в лучшем случае доедешь до Митавы, а там свалишься с лошади и будешь три дня отлеживаться в каком-нибудь трактире. А за это время тебя найдут родители. Подумай сама… – пробовал образумить девицу Гаккельн. В ответ были только рыдания.

Он отлично понимал, что жениха Эрике нашли самого неподходящего. Но чем он мог помочь? Пожалеть разве? Где бы ни попыталась Эрика скрыться – ее найдут, вернут домой, и лучше ее отношения с женихом от этого не станут. И все же, все же…

Гаккельн глядел-глядел на плачущую девушку, которая годилась ему во внучки, и сам чуть не прослезился. От этакого смятения мыслей и чувств он, почитавший себя вольнодумцем, вдруг беззвучно произнес: «Господи!..»

И в это единственное слово была вложена целая спрессованная речь:

– Господи, дай способ помочь бедному дитяти, дай способ уберечь ее от жениха, чья жестокость известна всей Курляндии! Этот жених заморочил голову моей дурочке-племяннице и ее бестолковому супругу, но, Господи, Ты-то видишь правду!..

Полет мысли к небесам совершается мгновенно, а ответ на нее может последовать через несколько минут, ибо движения земных и плотских тел медлительны. Вот Гаккельн и по плечу Эрику похлопал, и уже собрался звать экономку, чтобы приготовила какое-нибудь питье, помогла утешить, – и тут лишь в той части усадьбы, где маленький курдоннер и крыльцо для гостей, раздались голоса.

Гаккельн никого не ждал в такое время и первым делом подумал о родителях Эрики.

– Сиди тут и никуда не уходи! – велел он родственнице. – И сиди тихо, как мышка! А я попробую с ними разумно поговорить.

Он вышел в кабинет и встал, приосанившись, напротив двери. Голоса приближались, дверь отворилась, вошел бывший денщик Гарлиб.

– К вашей милости господа, имен не знаю – они не назвались…

– Любопытно. Зови.

Как у всякого отставного военного, у Гаккельна было в кабинете оружие, да и заряженное, конечно: это для сельского жителя вещь обязательная. Хотя Гаккельн и не был избыточно строг к своим землепашцам, но если по соседству вспыхнет бунт – то ведь и эти, казалось бы, сытые и надежные, опьянеют от собственной дури и пойдут крушить все вокруг, такие случаи бывали.

Вошли двое, в длинных плащах, в нахлобученных чуть ли не ниже ушей шляпах, той особой походкой, которую усваивает всякий, к чьим сапогам обычно пристегнуты шпоры.

– Простите, сударь, что мы врываемся, как разбойники, – сказал тот, что, верно, считал себя старшим, и сказал с заметным акцентом. – Поверьте, вам ничто не угрожает. Мы ищем несчастное беспомощное существо, сбежавшее от своих опекунов, и погоня завела нас сюда. Простите, что не знаем вашего почтенного имени и не можем обратиться к вам, как подобает благородным людям…

– Я драгунский капитан в отставке, Карл Фридрих Август фон Гаккельн, – спокойно ответил хозяин дома, положив руку на край стола, где под нарочно раскрытым географическим атласом лежали пистолеты.

– Гаккельн?! Не может быть! Чудо, истинное чудо! – И тут ночной гость перешел на русский язык: – Карл Федорович, ты не узнаешь меня?

Русский был ему куда более привычен.

– Покажись, открой лицо, – по-немецки велел Гаккельн.

– Да, конечно!

Гость сорвал треуголку – и Гаккельн ахнул.

– Ах ты… ах ты, старый чертяка! – воскликнул он по-русски, а по-немецки продолжал: – Иди сюда, я обниму тебя! Ты жив, ты уцелел! Михаэль! Мишка! Черт бы тебя побрал!

Михаэль-Мишка был молодым человеком лет двадцати восьми, ростом чуть выше среднего, худощавым и светловолосым. Эту внешность дамы назвали бы ангельской – невзирая, что нос длинноват и остер, рот тонкогуб и великоват, улыбка – от уха до уха. В полумраке кабинета черты лица от темных теней казались заточенными до бритвенной остроты, но днем, да на солнце, и волосы обрели бы золотистый блеск, и глаза явились синими, синее неба и моря, и всякий, глянув на это лицо, сказал бы: вот большой шутник, проказник, с которым лучше не ссориться…

Боевые товарищи обнялись и принялись лупить друг друга ладонями по плечам, выкрикивая по-немецки и по-русски какие-то имена, какие-то названия сел и городов, ужасаясь и восторгаясь.

– Карл Федорович, вели подать вина, – по-русски сказал наконец Михаэль-Мишка. – Ты ведь давно здесь живешь?

– Семь лет, – по-немецки ответил Гаккельн.

– И все окрестности знаешь? Всех соседей объездил?

– Я полагаю, всех. Часто бываю в Добельне, а в западную сторону доезжал до Фрауэнбурга. А кто тебе надобен?

– Мне надобна карта здешних мест. Я тебя знаю, ты немец хитрый и порядочный, не может быть, чтобы ты не вычертил хотя бы карты своих владений! – И тут Михаэль-Мишка перешел-таки на немецкий: – Товарищ мой знает лишь по-русски и немного по-французски, мы можем говорить при нем свободно. Вели же подать ему вина. Он немного выпьет и сядет дремать, мы оба устали, как будто неделю не сходили с седла… да так ведь оно и было… И я расскажу тебе, в чем дело, надеясь на твой добрый совет.

– Помогу тебе всеми способами, если это в силах человеческих, – отвечал радостный Гаккельн. Мишка был однополчанин – не из тех, с кем вместе воевал Гаккельн, но ведь и совместная гарнизонная служба также сближает.

Велев Гарлибу принести из погреба вино и копченую дичь, Гаккельн достал свернутую в трубку карту, которую действительно сам вычертил на досуге, раскрасив акварелью: леса сделал зелеными, озера синими, усадьбы соседей изобразил крошечными хорошенькими замками.

– Славно! – сказал, разглядывая местность, Михаэль-Мишка. – Где же твой дом?

– Вот тут. Это – Лейнартхоф, там живет моя племянница с мужем и дочкой. Это – лес возле Лейнартхофа, о котором рассказывают всякие чудеса. Когда я узнал, что там течет каменная река, то первым делом поехал проверить. И действительно, ощущение не из приятных – будто мелкие камни стекают с гор ручьем шириной в добрых четыре шага. Там, говорят, и привидения водятся. Но ты же не за признаком гонишься?

– Ты попал в точку, любезный друг, я гонюсь за признаком, – совершенно серьезно отвечал Михаэль-Мишка. – Это что?

– Это – усадьба приятеля моего, барона фон дер Стаффен. Мы вместе ездим охотиться на фазанов.

– А эта дорога?

– На Терветен.

Вошел Гарлиб с подносом. Спутник Михаэля-Мишки выпил два бокала красного вина и вздохнул, всем видом являя полное блаженство. Затем он откинулся на спинку кресла и сдвинул треуголку до кончика носа – как человек, который всем показывает, что хочет подремать.

– А тут можно пройти лесом? – спросил Михаэль-Мишка, который, судя по всему, был неутомим.

– Если не провалишься в болото.

– Уж не забрела ли она в болото?..

– Кто?

Михаэль-Мишка покосился на своего товарища.

– Карл Федорович, тут такое дело – поклянись, что никому не расскажешь!

– Клянусь! – тут же ответил любознательный Гаккельн.

– Тут дело такое – может, самые близкие к государыне лица в него замешались.

– Да мне тут, милый Михаэль, и разболтать-то некому.

– Это было еще при прежней государыне. В одном семействе дитя родилось, девочка. И ее выкрали. Кто выкрал – не скажу, это была месть, и месть не напрасная. Девочку вывезли к вам в Курляндию, тут она и росла. Знали про то немногие – почитай что никто не знал. А росла она убогонькой – от рождения такова была. Что лопочет – не разобрать, взрослой девкой стала, а разум – как у трехлетнего дитяти. И вот ее родители прознали, где ее прячут. И про то узнали, что дитя неудачное. Ну, мать решила так – нужно дочку тайно привезти в столицу, показать врачам. Глядишь, удастся помочь, тогда ее объявят – мол, нашлась. А не удастся – поместить в хороший дом, чтобы жила под присмотром. И нас с Воротынским, товарищем моим, за этой девицей послали. Мы ехали в дормезе, у самой государыни такого дормеза нет! Думали – заберем девицу, привезем в Санкт-Петербург… А она, дурочка, как на грех, из дому убежала, не устерегли…