Алла Бегунова - Тайный агент Её Величества (Когда падают звезды) Страница 2

Сильный утренний бриз подул с берега в море. Своими невидимыми пальцами он тронул большие белые кормовые флаги с голубыми андреевскими крестами. Их лучи, выпрямившись под порывом ветра, стали отчетливо видны над темнеющей морской зыбью. Наконец, обозначая начало рабочего дня, с крепостной стены ударила пушка.

Все это вполне походило на мирные будни обычного армейского гарнизона где-нибудь в Петербурге, Кронштадте или Архангельске. Петру Петровичу Веселитскому вдруг захотелось очутиться там. Конечно, на далеких северных землях в сентябре небо уже закрыто тучами, часто выпадают холодные дожди, солнце светит не так ярко, но зато есть ощущение спокойной и размеренной жизни. Она протекает под защитой поистине огромных расстояний. Через непроходимые русские леса, неоглядные долины и бескрайние поля человек в узких сапогах едва ли доберется ночью к чрезвычайному посланнику и полномочному министру, чтобы опрашивать его о правде и грозить турецким кинжалом.

Веселитский, опершись о подлокотники кресла, тяжело поднялся. Годы все-таки берут свое, и в возрасте шестидесяти четырех лет трудно менять свои привычки. Однако он еще послужит государыне. Он доведет до конца начатое дело, вопрос чести для него — самому завершить эту операцию. Грандиозную, небывалую, но совершенно необходимую для быстрорастущего государства Российского. Встать твердою ногою на побережье Черного моря, а еще лучше — привести под корону Ее Императорского Величества буйный татарский Крым, два с половиной века воевавший с русскими…

Когда дипломат вернулся в комнату, его камердинер Парфентий убирал постель. Поднос с завтраком слуга оставил на столе. Ничего особенного он не содержал: кофейник с горячим кофе, чашка, немного меда и коровьего масла, лепешка пита из белой пшеничной муки. Действительный статский советник берег здоровье, вставал на рассвете, ложился на закате, мало ел, не пил алкогольные напитки, старался больше двигаться. Перед сном он в любую погоду совершал пешую прогулку от ворот старой крепости Керчь до Ени-Кале[3] по грунтовой дороге, пролегавшей вдоль побережья.

Не желая мешать барину завтракать, Парфентий вышел на веранду и стал неспеша протирать влажной тряпкой перила, полки, стол, кресла. Камердинеру было легко наводить здесь порядок.

В Керчи они жили просто, по-солдатски, с минимальным комфортом. Помещений для людей, бежавших от мятежников, не хватало. Таким образом, одна комната служила русскому посланнику и спальней, и кабинетом, и столовой, и библиотекой. Хорошо еще, что к ней примыкала веранда под деревянным навесом, опиравшимся на резные колонны. Ее отремонтировали, покрасили, снабдили кое-какой мебелью, и веранда начала выполнять роль приемной, где Веселитский встречался с посетителями. Однако приближалось холодное время года. Принимать важных гостей на свежем воздухе делалось все более затруднительно.

— Парфентий! — громко позвал камердинера Веселитский.

— Я здесь, ваше превосходительство, — слуга появился в комнате.

— Масло унеси на кухню.

— Отчего, ваше превосходительство?

— Оно прогорклое.

— Это месье Антуан, повар генерал-майора Филисова, вам передал. Мол, с ледника, прямо из самого обер-комендантского склада. С лучшими пожеланиями.

— Ты поблагодарил?

— А как же.

— Тогда перетопи. Может быть, где-то и сгодится. Хотя бы ступицы у колес смазывать…

Парфентий, парень молодой, взятый в услужение всего год назад, пристально посмотрел на хозяина: шутит он сейчас или говорит серьезно? Ведь для ступиц есть специальная коломажная мазь. Она гораздо дешевле топленого масла и к колесному делу подходит куда лучше. Чрезвычайный посланник только усмехнулся, встретив недоуменный взгляд камердинера. Потом он махнул рукой по направлению к двери. Сие означало, что завтрак окончен, пора приступать к другим процедурам — умыванию, бритью, причесыванию, переодеванию в форменный камзол, кафтан, короткие штаны — кюлоты…

Прогорклое, несъедобное масло — это сущие пустяки по сравнению с теми неприятностями, которые доставлял действительному статскому советнику хозяин месье Антуана Российской императорской армии генерал-майор и кавалер ордена Св. Георгия 3-го класса Федор Петрович Филисов. Кое в чем генерал даже превосходил унылого неудачника Шахин-Гирея. Он открыто выступал антагонистом Веселитского, хотя оба они, согласно Табели о рангах, имели равные чины и работать здесь должны были сообща, рука об руку. Филисов — как обер-комендант двух крепостей, переданных России турками по Кючук-Кайнарджийскому мирному договору 1774 года. Веселитский — как глава российской дипломатической миссии в крымско-татарском государстве.

Но генерал пренебрегал советами дипломата, не один год служившего в Крыму и знавшего его правителей, традиции и законы.

Сперва Филисов вступил в переписку с Бахадыр-Гиреем. Затем пропустил его лодки с кавказцами на полуостров. Затем весьма прохладно встретил бежавшего из Кафы светлейшего хана, худо разместил и денег на содержание отряда сторонников Шахин-Гирею из крепостной казны не дал. Веселитский в своем донесении в столицу назвал такое поведение предательским. Но прямых улик у него не было. То ли эмиссары турецкой разведки и впрямь подкупили Филисова. То ли военачальник характер имел такой, что слова поперек его нрава сказать не моги!

Прознав о ссоре двух сановников, императрица не торопилась выносить решение в пользу кого-либо из них. Летом 1782 года ситуация в Крыму и вокруг него складывалась слишком сложная, взрывоопасная. Однако строгое письмо Филисову царица все же написала. А генерал-майор упрямо гнул свое: я отвечаю только за крепости и их гарнизон; ни одну из татарских группировок поддерживать не буду, поскольку крымцы — люда ветреные, сегодня они — с нами, завтра — против нас; деньги Шахин-Гарею пусть высылает Иностранная коллегия, ибо оный деятель по сему ведомству и числится; господину же Веселитскому не за чем мешаться в военные дела, в них он совершенно не разбирается.

Иногда чрезвычайному посланнику и полномочному министру из Петербурга пересылали копии этих бодрых, энергичных рапортов. Он читал их, вздыхал и предавался грустным размышлениям.

«Как жаль, — думал Веселитский, — что обер-коменданту Керчи и Ени-Кале не довелось коротко познакомиться с человеком в узких сапогах. Это во многом пошло бы на пользу генералу. Умозаключения Федора Петровича тогда приобрели бы значительную глубину, отточенность и многогранность. Его европейский абстрактно-гуманный взгляд на мир сменился бы простыми, предельно конкретными суждениями, так свойственными людям Востока. Ничья жизнь здесь не имеет цены, и Филисову сей постулат легко объяснили бы при помощи… бича».