Александр Дюма - Жозеф Бальзамо. Том 1 Страница 2

Его подвижное лицо южного типа выражало необычное сочетание изящества и силы; взгляд путника, способный передать любые чувства, пронзал, словно лучами, того, на кого был направлен, и озарял самую душу собеседника. Его смуглые щеки — это прежде всего бросалось в глаза — покрывал загар, приобретенный под солнцем, куда более жарким, чем наше. И наконец, большой, но хорошо очерченный рот являл два ряда великолепных зубов, которые из-за смуглоты лица казались еще белее. Ступни у путника были длинные и узкие, ладони — маленькие и сильные.

Не успел описанный нами герой и на десяток шагов углубиться под черные пихты, как со стороны опушки, где он оставил коня, раздался быстрый топот. Первым и вполне естественным движением путника было поворотить назад, но он сдержался. Однако, поддавшись желанию узнать, что стало с Джеридом, он поднялся на цыпочки и устремил взгляд в просвет между листьями, но чья-то невидимая рука тем временем отвязала поводья, и конь пропал. Незнакомец чуть сморщил лоб, и легкая улыбка тронула его округлые щеки и четко очерченные губы.

После этого он снова двинулся в глубь леса. В течение нескольких минут путник выбирал дорогу при сумеречном свете, пробивавшемся сквозь деревья, но, когда померк и он, наш герой оказался в настолько густом мраке, что, не видя, куда ступить, и боясь заблудиться, он остановился.

— Из Майнца я попал в Даненфельс, так как там есть дорога, — вслух проговорил он. — От Даненфельса я доехал до Черных Вересков, так как там есть тропинка. От Черных Вересков я добрался досюда, так как хоть здесь и нет ни дороги, ни тропинки, но по крайней мере есть лес. Однако здесь придется остановиться — я больше ничего не вижу.

Не успели прозвучать эти сказанные на смеси французского с сицилийским наречием слова, как шагах в пятидесяти от путника внезапно вспыхнул огонек.

— Благодарю, — сказал он. — Огонек движется, я пойду за ним.

Огонек двигался плавно, как по ниточке, — так у нас в театрах движется фантастическое пламя, управляемое машинистом сцены и помощником режиссера. Пройдя еще шагов сто, путник почувствовал, что кто-то дышит ему в ухо. Он вздрогнул.

— Не оборачивайся или умрешь, — послышался голос справа.

— Ладно, — не моргнув глазом ответил бесстрашный путник.

— Не разговаривай или умрешь, — послышался голос слева.

Путник молча поклонился.

— Но если ты боишься, — произнес третий голос, который, словно голос тени отца Гамлета, доносился, казалось, из-под земли, — если ты боишься, возвращайся на равнину. Это будет значить, что ты отказываешься, и тебе позволят вернуться туда, откуда ты явился.

Путник лишь махнул рукой и продолжал путь. Ночь была так темна, а лес так густ, что, несмотря на путеводный огонек, путник непрестанно спотыкался. Около часа двигался огонек, и путник следовал за ним — без единого звука, без единого жеста, который выдал бы его страх.

И вдруг огонек исчез. Лес кончился. Путник поднял глаза: на темно-синем небе сияло несколько звезд. Он продолжал идти в ту сторону, где в последний раз видел огонек, и вскоре перед ним выросли развалины, скорее даже призрак замка. Под ногами путник почувствовал обломки камней, и тут же что-то холодное коснулось его висков и плотно закрыло ему глаза. Теперь он не видел даже ночного мрака. Голову его стягивала повязка из куска мокрой ткани. По-видимому, так было надо, а может быть, путник ожидал чего-либо подобного, потому что даже не попытался освободиться от повязки. Он лишь молча вытянул вперед руку, словно слепец, которому нужен поводырь. Жест этот был понят, так как через миг холодная, сухая и костлявая рука вцепилась в пальцы путника. Тому сразу почудилось, что рука эта принадлежит скелету, однако если она была наделена чувствительностью, то, несомненно, ощутила, что рука путника не дрожит. Ведомый этой рукою, он прошел около ста туазов[2]. Внезапно рука разжалась, повязка упала у него со лба, и незнакомец остановился: он был на вершине Гром-горы.

II. ТОТ, КТО ЕСТЬ

Посредине поляны, окруженной полысевшими от старости березами, высился первый этаж полуразрушенного замка, из тех, что в таком изобилии строили феодальные сеньоры, вернувшиеся из крестовых походов. Иззубренные края обвалившихся стрельчатых сводов портала вырисовывались на фоне бледного неба; в каждой нише вместо статуи — все они, изуродованные, валялись под стеной — лежали охапки вереска или лесных цветов.

Открыв глаза, путник увидел, что стоит перед влажными, замшелыми ступенями главного входа; на первой ступени высился призрак с костлявой рукой, приведший его сюда. Длинный саван окутывал его с головы до ног, пустые глазницы сверкали; бесплотную руку он протягивал внутрь развалин, словно указывая путнику, что конец его пути в зале, располагавшемся несколько выше уровня земли, так что видны были лишь его обрушившиеся своды, с мерцавшим под ним тусклым таинственным огнем.

Путник в знак согласия склонил голову. Медленно и бесшумно поднявшись по ступеням, призрак углубился в руины; подражая его походке, путник так же спокойно и торжественно в свою очередь поднялся наверх и вошел. Позади него, словно сделанная из меди, загудела захлопнувшаяся дверь. У входа в просторный круглый зал, обтянутый черным и освещенный тремя зеленоватыми лампами, призрак остановился. Путник замер на месте шагах в десяти от него.

— Открой глаза, — приказал призрак.

— Я все вижу, — ответил незнакомец.

Тогда призрак быстрым и вместе с тем величественным жестом достал из складок своего савана обоюдоострую шпагу и ударил ею по бронзовой колонне, ответившей металлическим гулом. И сразу же по окружности всего зала поднялись плиты пола, и оттуда появилось множество призраков, похожих на первого; держа в руках шпаги, они поднялись на скамьи амфитеатра, имевшего ту же форму, что и зал. С зеленоватыми отсветами на лицах, холодные и неподвижные, как камень, они походили на статуи на постаментах, причудливо вырисовываясь на фоне черной драпировки стен. Перед нижней ступенью амфитеатра появились семь кресел, шесть из которых заняли призраки, по-видимому, старше по положению, седьмое кресло оставалось пустым. Призрак, сидевший посередине, встал и, повернувшись к собранию, спросил:

— Братья, сколько нас здесь?

— Триста, — в один голос ответили призраки; резко прогремевший звук тут же был заглушён траурной драпировкой.

— Триста, и каждый представляет десять тысяч наших приверженцев; триста шпаг, цена которым — три миллиона кинжалов, — продолжал председатель и, повернувшись к путнику, спросил: — Чего ты желаешь?