Эдуард Кондратов - По багровой тропе в Эльдорадо Страница 20

Индейцы стояли не шелохнувшись. Но вот самый высокий и наиболее светлокожий из них кинул через плечо несколько слов своим соплеменникам и в сопровождении трех воинов подошел на расстояние пяти шагов. Между ним и Аманкаем состоялся быстрый и немногословный разговор, после чего высокий индеец приблизился к Орельяне, обнял его и похлопал по спине. Капитан тоже похлопал дикаря и надел на шею вождю крупные стеклянные бусы.

Так был заключен мир. Мы поселились вместе с индейцами в их круглых хижинах, искусно сплетенных из трав и лозы.

Это были гостеприимные, общительные люди с веселым нравом и добрыми сердцами. Они очень понравились мне, хотя первое время я никак не мог привыкнуть к их странным черепам, имеющим форму груши. Потом я узнал, что омагуа — так называло себя это племя — в раннем возрасте стискивают детям верхнюю часть головы двумя дощечками и не снимают их долгое время. И правда, у многих ребятишек я видел это нелепое украшение, которое им ничуть не мешало резвиться и шалить подобно озорной детворе моего родного города Медина-дель-Кампо. Мужчины племени омагуа ходили безо всякой одежды, зато у женщин были передники, украшенные кусочками блестящих раковин. Жили они охотой и рыбной ловлей. Цвет кожи у них темен, напоминает старую бронзу, и только у нескольких человек, в том числе и у вождя племени, кожа значительно светлее.

Мы неукоснительно соблюдали строгий приказ сеньора капитана — ни в коем случае не ссориться с жителями селения. Надо признать, что многим из наших солдат выполнение приказа давалось нелегко: не потому, что индейцы относились к нам враждебно — нет, они были дружелюбны и даже ласковы с нами, — слишком трудно было храбрым конкистадорам якшаться с презренными язычниками.

Вместе с Хуаном, Альваресом и щуплым португальцем Эрнандесом я жил в просторной хижине старого индейца, одного из искуснейших охотников своего племени. Онкаонка — так звали моего хозяина — целыми днями пропадал в лесах, и не было случая, чтобы он возвратился с пустыми руками. Постоянной добычей его были мелкие обезьяны и птицы, но нередко он принимал участие и в совместной охоте индейцев на тапира либо на диких кабанов — пекари. Молчаливый и сдержанный, не в пример другим омагуа, он мало встречался с нами и предпочитал заниматься своим любимым делом — охотой. Зато его жена и дочь с лихвой возмещали неразговорчивость Онкаонки, и хотя их квартиранты ни слова не знали по-индейски, а они — по-испански, мы умудрялись отлично понимать друг друга.

Впрочем, общаться они предпочитали со мной. Альварес и Эрнандес целыми днями спали либо уходили к друзьям резаться в кости. Хуан же попросту не замечал индианок. Он стал немногословен и угрюм. Его мятежная душа рвалась навстречу подвигам и жарким битвам. А здесь он вынужден был есть обезьянье мясо и бесцельно шляться по скучной индейской деревне.

Я сочувствовал своему другу. Я тоже мечтал о славе и доблестных подвигах. Но в моей жизни появилось нечто такое, отчего мысль о скором продолжении похода причиняла мне боль.

…В тот день, когда мы вышли из лесу прямо к деревне омагуа и начали размещаться в их хижинах, сеньор капитан назначил меня охранять один из подходов к нашему новому лагерю — широкую тропу, которая уходила в глубь чащобы. Старательно замаскировав себя густыми ветвями кустарника и широкими узорчатыми листьями какого-то низкорослого дерева, я притаился в зарослях. Уверенный, что увидеть меня здесь невозможно, я был очень доволен своим укрытием, которое давало мне возможность обозревать местность впереди себя по крайней мере на двадцать шагов.

В лесу было тихо. Послеполуденный зной заставил спрятаться обитателей зеленого царства — только изредка сороконожка или какой-нибудь пестрый жучок быстро пробегали по веткам, за которыми я укрывался. Тропа оставалась пустынной. Прошло около часа, я заскучал и от нечего делать принялся ощипывать мохнатый ярко-розовый цветок, росший на высокой кочке.

Внезапно мной овладело смутное беспокойство. Я инстинктивно почувствовал, что рядом со мной есть еще кто-то, кого я не вижу. Я высунул голову из кустов, осмотрелся. Никого. Но ощущение опасности не проходило. Осторожно вынув из ножен меч, я напряг слух. Тишина…

И вдруг у меня за спиной аркебузным выстрелом прозвучал громкий и отчетливый хруст сломанной ветки.

Я круто обернулся, готовый встретить врага, лицом к лицу. И… опустил клинок. В двух шагах от себя я увидел молоденькую индианку. С радостным удивлением она рассматривала меня, переводя любопытный взгляд то на меч, то на обвитую листьями каску, то на мои высокие драные сапоги.

Это была та самая девушка, что сегодня утром первой заметила наше появление. Тогда я не успел как следует разглядеть ее, но теперь мог воочию убедиться, как она хороша. Правильный овал смуглого лица, чуть продолговатые глаза с длинными густыми ресницами, маленький, резко очерченный рот, тонкая и в то же время крепкая фигура… Индианка была похожа на юное лесное божество — так естественно и гармонично выглядела она среди буйной зелени и яркого разнообразия цветов.

Некоторое время мы с интересом смотрели друг на друга. Наконец, я вспомнил, что нахожусь на посту, и нахмурился.

— Уходи, -сказал я как можно строже. — Сюда нельзя.

Девушка тихо рассмеялась. Она ничуть не боялась меня.

— Сейчас же уходи, — еще суровей проговорил я и резким кивком указал ей в сторону деревни.

Теперь она поняла меня. Ее глаза погрустнели, губы обидчиво поджались. Вздохнув, она опустила голову и протянула руку, чтобы отвести ветви, которые мешали ей выбраться из моего тайника. Я почувствовал, что мне ужасно не хочется, чтобы она уходила. И не только потому, что мне было скучно в одиночестве: необыкновенная привлекательность индианки поразила меня. Но что я мог поделать? Долг солдата превыше всего.

Сделав шаг в глубину зарослей, девушка еще раз оглянулась на меня, и тут лицо ее осветилось лукавой улыбкой. Выхватив белый цветок из своих густых, струящихся по плечам волос, она ловко бросила его мне в руки и бесшумно скрылась в чаще.

Меня сменили, когда солнце уже клонилось к закату. Все это время индианка не шла у меня из ума, и, направляясь к лагерю, я все еще теребил в пальцах увядший, потускневший цветок. А в деревне меня ждала приятная неожиданность: оказалось, что хижина, в которой нам предстояло жить, принадлежит отцу Апуати — так звали девушку. С тех пор мы виделись с ней каждый день. И с каждым днем росла наша взаимная привязанность.

Нет, я не смею назвать свое чувство к Апуати любовью. Это было бы слишком нелепо: испанский дворянин, влюбленный в смуглокожую дикарку. Но всякий раз, когда я слышал ее заливистый смех, когда я смотрел в ее живые черные, как маслины, глаза, мне казалось, что нет в мире девушки прелестней и изящней, чем эта юная, жизнерадостная индианка. Ни одна изысканная сеньорита моей родины не могла равняться с Апуати стройностью талии и грациозностью движений. А ее ласковая заботливость, ее чуткость и нежность красноречиво говорили, что с прекрасной внешностью девушки чудесно гармонирует мягкий характер и великодушное доброе сердце. Даже взгляд всегда хмурого Хуана смягчался, когда он смотрел на нее.