Владимир Буртовой - Щит земли русской Страница 21

У Вольги вдруг ослабели ноги — едва удержался за частокол: печенеги разом натянули луки, и десятки стрел ударили по Вешняку. Несколько стрел впились в щит — били почти в упор! Вешняк качнулся, пытался устоять, но не смог, упал сначала на колени, потом опрокинулся на спину, открытой грудью под тяжелые копья. Янко вскрикнул и руками закрыл лицо, а Вольга плачущего Бразда оторвал от частокола, чтобы не видел младший товарищ, как дернулось под чужими копьями тело Вешняка. Не мог смотреть на это и Боян — спрыгнул с камня, который подложил себе под ноги, и опустился на холодный деревянный помост, уткнув лицо в колени. Крепкой бранью разразился Ярый и обнаженным мечом застучал о дубовый частокол:

— Дорого вы заплатите за Вешняка, за коварство свое! Попомните день этот!

— Ты прав, Ярый, — сквозь звон в ушах донесся до Вольги голос воеводы. — Такое коварство на Руси не забывается! Нынче же ночью накажем печенегов. Пусть знает Тимарь, что в Белгороде нас достаточно, чтобы проучить находников!

Чьи-то сильные руки взяли Вольгу за плечи и подняли с помоста. Он открыл глаза — перед ним отец Михайло: лицо как из серого камня выточено, только глаза блестят, будто к ним сквозь плотные веки пробивается трудная мужская слеза. И Вольга не сдержался — ткнулся лицом в кольчугу отца и горько заплакал, сотрясаясь всем телом.

— Не плачь, Вольга, — утешал его отец Михайло. — Много смертей еще придется увидеть, пока будут стоять вороги под нашими стенами. Крепи свое сердце. Так надо.

Сеча во тьме

Они билися, рубились день до вечера,

А со вечера рубились до полуночи,

Со полуночи рубились до белóй зари.

Воевода Радко призвал белгородцев на сечу, и они откликнулись дружным согласием, как откликаются послушные сыновья на тревожный зов любимого родителя, если они с ним заедино душой и телом.

— Теперь сил набирайтесь, а ночью ударим на печенегов, — сказал воевода Радко.

Михайло, возвращаясь с торга, куда собирали их на недолгое вече[42] воевода и посадник, думал вслух:

— Сил набираться — так надо бы поесть досыта. А на столешнице у нас ныне не много брашны уготовлено.

— Не пора ли и нам… — заговорил было Антип, едва поспевая за широко шагавшим Михайлой. Кузнец, будто ударившись о дерево, резко остановился. Понял, что ратай говорит о своем коне. Не ответил. Так молча и вошли на свое подворье.

— Отче, позри, сколь мы ныне травы нарвали! То-то Воронку сытно будет!

Василько, сияя голубыми глазами, поспешил навстречу Антипу и Михайло. Вольга, Милята, обе дочери ратая и малый Вавила толклись у телеги, в которой заметно бугрилась высыпанная из торбы слегка примятая трава.

— Где брали? — Антип сурово сдвинул брови: в крепости такой травы давно уже нет. Сберегая коней до крайней возможности, люди выщипали всю зелень на крышах землянок и на внутреннем склоне вала.

Василько опустил голову. Вольга замялся было, переступил босыми ногами. Но не врать же родителям! Повинился:

— За частокол ходили мы. Нам Янко лестницу спустил. Они вместе со Згаром перешли за стену. — Помолчал малость Вольга, с надеждой посмотрел на взрослых, добавил смелее: — Да и не одни мы спустились в ров, и другие были поблизости, кто посмелее. Для нашего бережения Янко упросил дружинников с луками встать на помосте.

Антип сдержал беспокойный вздох: уже трех белгородцев побили насмерть печенеги, подкравшись в дебрях треховражья! Да несколько таких же неуемных отроков стрелами тяжко поранили. Долго ли до беды? А и запретить как? Для ратая конь равноценен жизни. Самого себя как жизни лишить?

Михайло тяжело повернулся к Антипу, уронил без излишнего разъяснения:

— А ты говоришь… Идем в кузню, посмотрим готовое рукоделие. Снесем торговому мужу Вершку, поменяем на резаны. Резаны снесем на подворье посадника и возьмем брашны, чтоб сила была для ночной сечи. — И прошел мимо отроков, не сказав слова укора.

Долго перебирал в кладовой воинскую снасть: щиты, наплечники, шеломы и кольчуги, сготовленные еще до печенежского прихода под Белгород и пока еще не потребовавшиеся для нужд белгородцев. Все это он, как и прежде так было, хотел передать торговому мужу Вершку, а тот в Киеве продал бы, взяв себе за посредничество десятую часть вырученных кун и резан. Михайло умел и любил рукодельничать, но не умел продавать, спрашивать достойную цену за свой труд.

Снесли тяжкую поклажу на подворье Вершка и долго стучали в толстые ворота, пока старый холоп не отворил им. На высокое резное крыльцо вышел чем-то растревоженный хозяин, строго глянул на Михайлу, на обвешанного оружием Антипа, недовольно молвил, раздувая толстые щеки:

— Надумал же! Будто назавтра у меня обоз в Киев намечен.

— Нужда торопит, Вершко, — пояснил неурочный приход Михайло.

— Несите, не гнать же с подворья вас теперь, — уронил в усы Вершко и, не обернувшись к пришедшим, медленно прошел к просторной клети в глубине подворья. Снял запоры, открыл дверь. Словно опасаясь, что Михайло и Антип подглядят его богатство, сказал сурово:

— Здесь, у входа оставьте. Дале снесут холопы. — Отвернувшись, долго перебирал серебро на широкой ладони, потом протянул кузнецу. Михайло прикинул плату, и румянец гнева выступил на смуглых щеках. Голос дрогнул, когда с трудом разжал стиснутые губы:

— Почто же так? Али товар негож?

— Время негоже, кузнец Михайло, время-то вон какое лютое. А вдруг возьмут нас печенеги? Тогда и эти резаны мне в убыток пойдут, вороги весь товар поберут, — сказал Вершко, а сам глаза прячет от Михайлы, взгляд переводит то на венец дома своего, то на кресты близкой, сияющей на солнце церкви.

— Долго ли придумывал такое пояснение? — обиделся Михайло до легкого озноба в сильных руках. Теперь его волновало не малое число полученных резан, а слова торгового мужа. — Если возьмут город, то возьмут и головы наши. О резанах ли теперь тужить? Живым для жизни надо корм купить. — Михайло круто отвернулся от Вершка, дернул за рукав изумленного ратая Антипа и пошагал прочь. На полдороге к воротам остановился и возвернул обиду торговому мужу:

— Ты, Вершко, печенегу уподобился в этот час, неправдою жить надумал. Живи, но помни, что бог неба воздаст тебе по делам твоим. Свое же рукоделие отныне сам в Киев возить буду. Нет к тебе доверия, исчезло, подобно дыму над дымником в ненастную погоду, верховым ветром разметало!

Когда возвратились домой и Виста приготовила ужин, Михайло призвал к столу Антипа и Луку с Могутой. Трапезничали ратники, потом отдыхали, а как опустилось солнце за лесистые увалы запада, встали на молитву за спиной старейшины Воика: кто знает, всем ли суждено вернуться с поля брани. Знали твердо лишь, что сеча будет лютая, не на живот, но на смерть!