Александр Говоров - Византийская тьма Страница 21

И покачала пальцем, унизанным перстеньками, перед носиком любопытствующей принцессы, на котором веснушки были тщательно замазаны.

— Но, Ира! Это поклонники, а не любовники. Мужу своему я достанусь девственницей, это как закон…

— Кстати, а что ж мы не танцуем? — спросила Ира, возможно, для того, чтобы все-таки отвести в сторону опасный разговор. — Ты же обещала мне показать новый кордак?

— Отойдет заутреня, тогда. После колокола бесы смирнеют и танец становится безгрешным.

— И все-таки скажи, скажи, Ира, кто он, человек или, может быть, оборотень?

— Да о ком ты, Токи? Ты, такая независимая, уж не влюбилась ли заочно сама?

— Нет, нет, можешь успокоиться, это чистое любопытство. Но не слуга ли он диавольский, эта новость номер один из Львиной ямы? Царь Мануил, говорят, за свою жизнь много со всякими колдунами якшался.

— Я сама видела… — в ужасе сказала Ира. — Правда, из-за спин придворных. Тот праведник поднял руку, и мертвый царь встал!

— И ожил?

— Да, да, ожил!

— Матерь Божия, заступница!

— Вур-рдалак! — неожиданно завопил злополучный попугай. — Обор-ротень! Мур-рин!

— Что ж он у тебя так ругается? — невольно поморщилась Ира.

— А он же солдатский попугай, всю жизнь в казармах. Это еще он тебя стесняется, а то иной раз такое завернет! Исак, Исак, кыш! Хриса, накрой его черной тряпкой.

— Кто это — Исак? Неужели попугай?

— Он, а что?

— А как же тот ваш… Глава рода?

— Ах, этот рыжий… Ну, во-первых, Исаак это не Исак. Библию читали? Во-вторых, а что ж? Пусть себе позлится. Кстати, Ира, он умный человек, этот Исаак Ангел, не такой шут, как хочет из себя изобразить… Лучше скажи, ты убеждена, что тот праведник все-таки бес?

— Говорят, святейший патриарх незаметно осенил его сзади крестным знамением…

— И он не расточился? Нет.

— Логика сногсшибательная. И бесы веруют, как говорит наша тетушка Манефа. А как же все-таки врачам не удалось, а этому мурину удалось царя исцелить?

— Не знаю, ах, ничего я не знаю! Знаю только, что он совершенно необыкновенный человек. Скажи он хотя бы слово…

— И принцесса Андронисса сама готова стать муриншей. А правда ли, от него пахнет покойником?

— Скорее, гнилой рыбой… У нас, в Пафлагонии, где отцовское поместье, этот запах хорошо знаком, все кругом рыбаки…

— Ах, рыбаки! Да вот и разгадка: по цирку знаю, ни один уважающий себя хищник не станет есть ни тухлой рыбы, ни дохлятины.

Служанки доложили, что мебель отодвинута к стенам, гинекей приготовлен к танцам. Стали раздеваться.

— Ой, девочка, — критически оглядела подругу Теотоки. — Ножки у тебя коротковаты, а ты просишься в цирк. Да и грудка подвела, и животик… Покушать, наверное, любишь по утрам…

— Что ж ты меня так… — чуть не заплакала Ира. Разглядывала себя в зеркало и убеждалась: увы, так и есть. Еще и шерсткой рыжею, где не надо, поросла.

— А пока ты при мамочке, при папочке росла, Бог с тобою… Но тут ты вздумала в цирк, а цирк требует особого служения. Занимайся гимнастикой, одно могу сказать!

Четыре нагие богини — две госпожи и две служанки — перед огромным стеклянным венецианским зеркалом (что тогда было редкостью) разминались, подняв руки над головою. Фиалка, все такой же невозмутимый, готовил инструменты — бубны, многоствольную флейту-сирингу.

— Я и сама к себе беспощадна… Бедра у меня суховаты и плечи детские. Надеюсь только кого-нибудь родить и этим все исправить. А посмотри-ка, как совершенна у нас золотоволосая наша Хриса! Вроде бы и полновата, а это всего-навсего избыток гармонии. А итальяночка Бьянка, вся прозрачная как паутинка…

— Ах, это ты только, великодушная Теотоки, можешь ими любоваться. Я от ревности продала бы их на первом же рынке!

Тут гному Фиалке наскучило слушать болтовню богинь, и он начал потихоньку наигрывать на сиринге. Мелодия напоминала качание лепестков, мерный танец стрекозы над ручьем. Барабан, бубны и колокольчики время от времени вторгались в эти плавные кадансы, а хитроумный гном ухитрялся всем этим управлять при помощи системы тросточек.

Мы ни в коем случае не беремся словами передавать их песен и танцев, тем более из столь отдаленного времени. Если очень приблизительно подобрать аналог словами из нашего времени, это получилось бы, наверное, так:

У тебя глаза вакханки,

Что за омут золотой!

Опрокинувши по банке,

Мы безумствуем с тобой.

Я русалочью закваску

Принимаю как судьбу

И безудержную ласку,

И бессвязную мольбу.

Корень жизни в правде грубой,

Как бы тут ни философь,

Только губы, только губы,

Остальное все любовь!

Нашим бабушкам не снилась

Этих плясок простота,

И зачем, скажи на милость,

Дел житейских суета?

Диссертации, доклады,

Деньги, чеки — все порви.

Только радость, только радость

И немножечко любви!

Гном оборвал мелодию, и танцовщицы в изнеможении кто сел, кто попадал на софу. Стало слышно, как в ночном саду за дверью балкона захлебывается колокольчик.

— Это он! — встрепенулась Теотоки.

— Ты его примешь? — поднялась Ира, готовая бежать, одеваться.

— Это его посланец. Ему самому нет доступа в патрицианский дом, он же бывший раб.

От колокольчика шнур тянулся через плотную листву олеандров. В самом конце сада там была калитка, которая, если надо, выводила в морской порт, к притонам, кабакам. Гном получил у юной госпожи ключ, накинул плащ, хотя всей фигурою своей демонстрировал презрение и снисходительность.

Вот и посланец — курносый, вихрастый, глаза отчаянно дерзкие.

— Какой ты хорошенький! — бурно умилилась Теотоки. — Подойди!

Курносый приблизился без малейшей робости. Одной рукою придерживал свой дождевик, другою держал фонарь и одновременно вытирал нос. Бесстрашно заглядывал в черные глаза хозяйки, в которых еще трепетал жар пляски.

— Как тебя звать?

— Костаки.

— Значит, Константин?

— Значит.

— Чего хочет твой хозяин?

— Он ждет тебя в фускарии на площади Тавра.

— Это значит — в кабаке?

— Если хочешь, в кабаке.

— И как скоро он ждет?

— Сказал, будет ждать до рассвета или до второго пришествия Христа.

— Остряк!

— Как прикажешь.

— А правда ли, ты такой умный и проворный, словно майская пчела? Это хозяин твой о тебе сказал.

— Не знаю. Проверь.

— А почему ты, когда отвечаешь, не прибавляешь титула? Хотя бы госпожа?

— Госпожа.

— Ну вот. Теперь открой рот и закрой глаза. Костаки, наоборот, широко раскрыл глаза, белесые, как у всех конопатых.