Виктор Тихомиров - ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ Страница 22

— И что за рожа у этого Хэйли? Небось тощий, как червяк.

— Да не сказать, — пыхтел в ответ режиссер, вертясь на одной ноге и размахивая в воздухе другой, — я видел на фотке — морда упитанная и челка такая, как пиявка. Кстати, Ворон наш носит похожую.

Музыка внезапно оборвалась, и собеседники, отдуваясь, двинули дальше, чтоб вскоре скрыться в обшарпанном парадном.

Павел, не смотря на свое мастерство, чуть не упал с велосипеда от таких речей и этого танца, за который, он не раз видел, как выводили с танцплощадок добровольные дружинники.

— И как это они так рассуждают премудро? — думал он, вытянув ноги и отталкиваясь от мостовой носками начищенных ваксой сапог, — Про Бога… его ж нет вроде? Бабушка, правда, говорила, что есть, но она старенькая, не в курсе научных достижений. И, кажется, самого Ворона обозвали дураком?

После памятного допроса в больнице, Паша и сам решил, что артист без сомненья странен, но «не странен кто ж?». Простых ведь тоже никто в артисты не позовет. Но дурака разве в кино возьмут?

Юноша нажал на педали и помчал, трясясь по булыжникам, вперед. При этом раздавался любимый им с детства и приносивший особое удовольствие, сугубо велосипедный звук, составлявшийся из шуршания резины, бряканья ключей рем. комплекта в специальной кожаной сумочке и монотонного звона велосипедной цепи. Теперь, правда, в недрах головы его раздавался еще отзвук только что слышанного залихватского рок-н-ролла и сплясать хотелось, на манер киношников.

Паша подкатил к телефонной будке, сделать звонок одному приятелю, собиравшему пластинки с эстрадными песнями, чтоб узнать побольше о том, что в этой области делается.

Будка была занята довольно представительной дамой, удобно прислонившейся к стенке и пылко говорившей что-то в трубку. Дама была из тех «неприступных», которые на таких как Павел никогда не смотрели, а всегда выше или куда-нибудь мимо.

Юноша стал поодаль за ее спиной и принялся искать монетку по карманам. Стекол в будке давно не было, и он невольно слышал одну половину разговора:

— С утра встала, голова, как чугун! Умылась в ванной, соседка опять ломилась. Сама бы встала пораньше и ломиться не нужно. Чаю попила с колбасой, Петька оставил на блюдце, когда на работу пошел. Стала одеваться, туфли уже стыдно носить, но поношу еще до осени, а там боты надену. Пошла на улицу ловлю такси, как дура, трамвая ждать без толку. Пришла на работу, сижу…

— Где-то я уже слышал это, — озадачился Павел и вдруг сообразил, что это прямиком из разговора киношников.

— Вот это да! — воскликнул про себя сержант в восхищении.

Мысли о Соне, отступили, и жало любви, терзавшее его сердце, как будто притупилось на время.

Но только он свернул за угол, как стал, будто вкопанный на месте, и сердце его перешло на особый боевой ритм стука.

Картина явного ограбления открылась перед молодым милиционером, как на экране. Чтоб разобраться в обстановке, Паша бесшумно отступил в тень куста бузины, и весь его молодой и упругий организм через нагретый руками руль, начал врастать в велосипед, сливаться с ним, наделяя и машину живой мускульной силой.

Двое бандюг с омерзительными рожами стаскивали с паренька модный болоньевый плащ. Один держал у его горла внушительного размера кухонный нож, другой стягивал за рукава модную вещь.

Павла всегда занимал вопрос — откуда берутся такие рожи? На некоторых, правда, уже сызмальства будто печать лежит. Но ведь существует же воспитание личности и пионерский коллектив, обязанный сформировать человека из любого, даже самого дефективного ребенка. Это в условиях капитализма детей мигом затягивает преступная среда и те бегут по кривой дорожке. У нас-то, слава Богу, не так.

Но в дальнейшем, что происходит с личностью? То ли занятия субъекта отпечатываются на физиономии все более, по ходу времени, то ли, наоборот, сам вид собственной физиономии в зеркале толкает владельца к разбою или жульничеству? Большую роль тут играет, конечно, женский пол, всегда торопящийся надеть маску неприступности и надменности, при виде не совсем гладкого лица.

Наблюдая ежедневно свою непригожесть, и не встречая совсем на своем пути приветливых взглядов, человек начинает свирепеть, искать, кому бы врезать за это. Попутно он подбирает себе подобных, чтоб сбиться в стаю.

Само-собой, лицо и ненавидящий взор такой субъект старательно прячет в поднятый воротник или за темные стекла иностранных очков. Паша всегда был уверен, что человек в темных очках, если не слеп, то преступник.

И точно, на одном из бандитов были такие именно иностранные очки, что лишало жертву надежды рассмотреть в его глазах хотя бы искру человечности.

— Ребята, я за него две стипендии отдал! — слабо упирался парень, препятствуя снятию плаща сгибанием локтей, пожатием плеч и растопыриванием пальцев.

— Зачем тебе болонья, когда ты уже типа помер! — зловеще зубоскалил очкастый, прижимая острие ножа к груди студента.

— Ща его резать будут на колбасу, а он болонью жмет, — прошипел злобно напарник, добавляя усилий к снятию плаща.

— Вам, наверно, трудное детство выпало? Не хватило материнской ласки, раз вы такие злые выросли, да? — пробовал установить контакт студент, сопротивляясь из последних сил.

Между тем, несколько сбоку, за кустом прятался еще Федька Сапожок, оставленный на «атасе», но смотревший не в ту сторону, откуда надвигалась угроза, а за угол, где он натурально пересчитывал замеченных там ворон. Вороны расклевывали какую-то дрянь, отпихивая друг друга и переругиваясь, как бабы.

Сапожка взяли в помощь, поскольку он в пух проигрался «в очко», и напрасно. Федька был вор по болезни — клептомании, но добрый и грабить трусил, вот и отступил на попятный, якобы «на атас», и еще, чтоб особо не переживать за потерпевшего.

Когда он загнул в счете седьмой грязноватый палец, за спиной его послышался скрип велосипедного тормоза, а затем по-юношески звонкий, но решительный голос:

— Прекратить грабеж немедленно! Оружие в землю, руки в гору!

Бандиты вмиг обернулись. Увидав перед собой мальчишку на велике, хоть и в милицейской форме, они разом ободрились, тем более, что приняли его за суворовца.

Военное училище для детей имени полководца Суворова одевало учеников в подобную милицейской одежду и фуражки.

— Заинька маленький, — издевательски и сладострастно запел вооруженный ножом, — яички хрупкие! — продолжал, он делая плавное, но ускоренное движение к Павлу и протягивая одновременно свое устрашающее орудие к упомянутому месту.

Студент в ужасе стал сползать вдоль ствола липы и, кажется, терять сознание.