Надежда Остроменцкая - Ветеран Цезаря Страница 22

— Да. Отказывается от власти диктатора, потому что считает государство успокоенным и своё дело законченным.

— Так и сказал?

— Да. И прибавил, что если кто потребует, он хоть сейчас готов отчитаться перед народом в своей деятельности.

— «Деятельности»! — воскликнул самый богатый пайщик нашего товарищества. — Народных трибунов лишил права вето и права предлагать народу законы; всадников — права заседать в судах; бедноту — права на бесплатный хлеб; ограбил и уничтожил тысячи людей… и решил почить на лаврах! Удивительно, как ещё не потребовал себе триумфа за победу над отечеством!

— Зато мы обязаны ему удовольствием видеть тебя в Эфесе, — любезно сказал Волумний. — Если бы не Сулла, ты, наверно, не покинул бы Рим?

Богач снисходительно усмехнулся:

— Да, я вовремя догадался превратить в деньги своё имущество и бежать из этого притона убийц. Но что же произошло дальше? — обратился он к рассказчику. — Потребовал у него кто-нибудь отчёта?

— Слова никто не проронил! А между тем Сулла отослал своих ликторов[40] и шёл через форум совершенно безоружный!

— Не посмели? — презрительно спросил Волумний.

— Невзирая на изгнание и убийство двух с лишним тысяч всадников, девяноста сенаторов, пятнадцати бывших консулов! — воскликнул богач.

— Да. И ещё более ста тысяч римских граждан истребил, — сказал Фадий. — Поэтому, может быть, и не посмели: привыкли трепетать перед тираном. Меня не это удивляет, а то, как он не побоялся оставшихся в Риме врагов. Ведь из-за его зверств почти все честные люди его ненавидят, а он совершенно спокойно сошёл с ростр[41] и отправился домой в сопровождении всего нескольких друзей. И толпа перед ним в страхе расступалась… Только какой-то мальчуган, говорят, шёл за ним до самого дома и всю дорогу его ругал.

— Единственный представитель древнеримского мужества, — горько усмехнулся богач.

— И Сулла не убил его? — поинтересовался Волумний.

Фадий пожал плечами:

— Говорят, шёл и посмеивался. А входя в дом, сказал: «Вот увидите, брань этого мальчишки послужит предупреждением для каждого, кто, подобно мне, вздумает отказаться от власти!»

— И у него хватает смелости оставаться в городе? — спросил Волумний.

— По слухам, он переехал в своё имение в Кумах. Но не от страха, а потому, что хочет отдохнуть от свершённых «подвигов». Занимается рыбной ловлей и пишет воспоминания.

В это время домоправитель приподнял занавес, отделявший перистиль от пиршественного зала, и стал делать Волумнию выразительные знаки.

— Друзья! — возгласил Волумний. — Продолжим нашу беседу за обеденными столами.

Рабы раздвинули занавес. Увидев уставленные яствами столы, гости под музыку флейтисток устремились в триклиний. А я, воспользовавшись удобной минутой, задержал Волумния:

— Я хотел бы в двух словах изложить тебе дело, которое заставило меня прервать поездку…

— Завтра, завтра, — отмахнулся он. — Сегодня идём праздновать отречение тирана.

Глава вторая

Итак, свершилось: диктатор стал частным человеком. Теперь каждый, кто захочет, может привлечь его к суду. Но вряд ли кто на это осмелится.

Что же предпримет Цезарь? Вернётся ли он в Рим к матери и жене? Я знал, что он ещё в Родосе[42]: я расспрашивал о нём всех, кто оттуда приезжал. Всё это время я думал о нём, но встречи не искал: ведь я не последовал его советам; неизвестно, как бы он к этому отнёсся. Кроме того, с тех пор как убежал из дому, я почти ничего не читал; я много ездил, но не сделал ни одного открытия, не изучил ни одного языка!

И ни разу не поинтересовался, как живут и работают люди, труд которых меня кормит. Если бы не эта девушка из Патр, я продолжал бы пастись на болоте, как ягнёнок на лужайке, ни о чём не тревожась.

Разве так поступал Цезарь? Я помнил, что сказал мне Аксий на прощание: «Цезарь деньги швыряет на ветер, а знания копит». А я?.. Я смотрел равнодушно даже на то, что Валерий, желая поскорее увеличить наш капитал, продолжал портить зрение над перепиской редких книг, в то время как я между поездками пировал с откупщиками!

Вот что думал я, возвращаясь в тот вечер от Волумния, и, едва войдя в дом, выложил свои размышления Валерию.

Прежде всего я, конечно, сообщил об отречении Суллы. Валерий, как и гости Волумния, подивился, что диктатор, погубивший столько сограждан, не убоялся народной ненависти.

— Стоило бы только одному начать, и его растерзали бы в клочья!.. Не знаю, что это — величие духа или презрение к людям? Скорее последнее: слишком уверен в трусости и ничтожестве сограждан.

Я спросил Валерия, что, по его мнению, будет теперь делать Цезарь?

— Трудно предугадать, как поступит такой необыкновенный человек, — ответил он. — Не проще ли написать ему и спросить.

Я последовал этому совету. Письмо получилось бесконечно длинным, и, наверно, Цезарь заснул, читая о моих новых знакомых, о странствиях и планах. Только о девушке из Патр я умолчал. Пусть, мол, женитьба (я в ней не сомневался) будет для Цезаря сюрпризом. И, конечно же, я увижу его на свободе как первого гостя. В конце письма я уверил Цезаря в своей преданности и готовности оказать помощь. Может быть, Цезарю нужен оруженосец, страж, лазутчик — я готов исполнить любую службу.

В ответ я получил письмо. Оно было, не в пример моему, коротким. Цезарь ни словом не обмолвился о моих делах, не представлявших для него, видимо, интереса. Вот это письмо:

Гай Юлий Цезарь — своему ветерану Луцию Гавию шлёт привет. Я имею полное основание так тебя называть. Ведь ещё в юношеские годы сражался ты за мои стихи, речи, сон и желудок. Вот и теперь: ветеран Цезаревой Когорты объявился прежде, чем войско. Благодарю богов и за это: первый воин приведёт за собою и других — было бы начало. А в той кампании, которую я затеял, войска мне крайне необходимы: чтобы исправлять, надо управлять, то есть нужна сила. Поэтому ещё раз приветствую тебя, мой ветеран. Денег твоих мне не надо, а жизнь твою принимаю с благодарностью и при первой надобности потребую.

Ну вот я и рассказал, как впервые назвал меня Цезарь ветераном. Это было шуткой. Но прозвище подхватили знакомые Цезаря. Может быть, их забавляло несоответствие моей внешности слову «ветеран». Или они догадывались, что я начал разочаровываться в своём кумире, и, называя меня ветераном, хотели уколоть моего покровителя побольнее: первый ветеран и уже колеблется. Не знаю.

На другой день я отправился к Волумнию, приготовившись к великой битве. Я решил круто поставить вопрос: или я немедленно ухожу из компании, или они сейчас же посылают в Патры приказ, подтверждающий моё распоряжение. К моему удивлению и, признаться, даже лёгкому разочарованию, Волумний согласился без спора и при мне написал приказ, пообещав послать его в Патры со своим управителем, а меня попросил как можно скорее отправиться на испанские рудники — до компании дошли слухи, будто там из некоторых контор уходит на сторону часть серебра.