Поль Феваль - Юность Лагардера Страница 22

X

«КТО ЖЕ Я?»

Труппа Пабло шла на север. Почему-то — никто не знал почему — хозяин ее хотел дойти до Фландрии, а по пути побывать в Париже и, возможно, в Версале.

Это была очень странная труппа. До появления в ней Сюзон и Анри она состояла из самого хозяина — высокого, загорелого человека со жгуче-черными волосами и узкими золотистыми глазами, его жены — усатой и сварливой бабищи огромного роста, беспрестанно кричавшей, что ей все надоело, и бранившей Пабло, и полудюжины их детей обоего пола — хорошеньких, как амурчики; самому младшему было десять лет, а самому старшему — восемнадцать.

Все они распевали разные забавные песенки, ходили по канату, глотали огонь и шпаги, плясали, предсказывали судьбу… Как известно, в те времена строгие моралисты и духовные лица не жаловали комедиантов — частью из-за вольных нравов актрис, частью из-за прочно укоренившихся предрассудков, которые у каждого века свои. Их даже не хоронили в освященной земле.

Им хлопали, швыряли монеты, — но при этом власти требовали, чтобы ночевали они в чистом поле. Впрочем, справедливости ради скажем, что зачастую подобное отношение было оправданным: приезд бродячих комедиантов сопровождался скандалами и всяческими безобразиями.

Иные из этих «цыган», как их называли, не задумываясь при этом об их истинной национальности, крали детей. Часто они оставляли по себе и другую память: пепелища амбаров и мельниц и опустошенные курятники… Люди невежественные и суеверные утверждали к тому же, что они наводят порчу на скотину и отравляют колодцы.

Труппа Пабло была редким исключением из правил — она честно и скромно жила своим ремеслом. Анри очень повезло: ведь он не смог бы существовать бок о бок с людьми, которые кормятся грабежом крестьян.

Хозяйская жена Кончита научила его гадать на картах и читать судьбу по руке.

Пабло сделал из него замечательного гимнаста. Он так его вышколил, что скоро Анри мог делать со своим телом что угодно. Он на глазах у всех уменьшался в росте, складывался пополам или же так изгибал позвоночник, что вместо рослого десятилетнего парня перед публикой оказывался уродливый горбатый карлик.

Альфонсо, старший сын Пабло, научил Анри менять голос, засунув под язык или за щеку щепочку.

Консепсьон — высокая белокурая девушка — была в труппе балериной; ей вот-вот должно было исполниться шестнадцать. Она обучала законного наследника престола Гвасталлы всем премудростям танца.

Когда они оставались вдвоем, она гладила его по лицу и томно вздыхала:

— Ох, горя-то будет нашей сестре, когда ты подрастешь!

Мальчик не понимал смысла этих слов. Он расправлял плечи, глаза его метали молнии — и Консепсьон слышала:

— Горя? Ну, что ты! Напротив! Я буду утешать страждущих, защищать невиновных, опекать сирот!

Он уже предвкушал свои будущие подвиги.

Одна только Консепсьон обладала необъяснимой привилегией обращаться к новичку на «ты». Все остальные, даже сам Пабло, звали его «господин Луи». Вероятно, сердце подсказывало этим простым, но тонко чувствующим людям, что этот мальчуган — им не чета, что он превосходит их всех и что после множества злоключений его ожидает великолепное будущее…

Часто после тяжкого дня, заполненного утомительными представлениями перед крестьянами, Анри садился возле костра и думал о своей жизни. Семья Пабло спала в фургоне, накрывшись лохмотьями, а мальчик глядел в огонь, время от времени подкидывая туда хворост, и рассуждал: «Скоро я выучусь ремеслу и сам смогу прокормить себя. Мне нужно обеспечить госпоже Бернар (так называл он Сюзон) спокойную старость. Она заботилась обо мне, пока я был маленьким; я у нее в долгу, — и я непременно заплачу этот священный долг».

Еще он думал вот что: «Я не выучился двум вещам: фехтованию и верховой езде. А ведь это — высшие воинские искусства! Как же я мечтаю хорошо владеть шпагой и ловко сидеть в седле! Ну да ничего: всему свой черед».

Но главное, что занимало ребенка, было: «Луи Вердаль — это не мое имя. Мадам Бернар что-то скрывает от меня. Узнаю ли я, что именно?»

Однажды душной летней ночью мальчику и его приемной матери не спалось. Они пошли гулять на берег Луары. Луна серебрила речной простор; большие песчаные острова темнели в воде, словно огромные сонные крокодилы. Анри и Сюзон молчали, думая каждый о своем.

— Мадам Бернар, — сказал вдруг Анри, — ответьте мне, будьте добры, кто мои родители?

Женщина вздрогнула. После той кровавой трагедии она стала чрезвычайно раздражительна. Душевное потрясение подорвало ее здоровье.

Невзирая на заботу Пьера Бернака, спокойную жизнь и целительный горный воздух, бывшая горничная Дории выглядела гораздо старше своих лет. В ее густых черных волосах уже виднелись серебряные пряди, глаза потеряли прежний блеск, щеки слегка обвисли, а плечи поникли… С Анри де Лагардером говорила пожилая, умудренная опытом женщина.

Вопрос мальчика не застал ее врасплох: она давно его ждала и была готова к нему, но тем не менее ответила привычным:

— Не помню!

Мальчик пожал плечами:

— Покойный кюре тоже мне говорил, будто с вами что-то случилось в горах и вы забыли все, что было прежде. Я долго этому верил, но теперь уже не верю.

— Как, господин Анри, — притворно возмутилась Сюзон, — вы смеете сомневаться в словах святого отца?

— Нет, вовсе не в его словах: он-то говорил от чистого сердца. Мадам Бернар, — продолжал Анри тем же задушевным тоном, — я не сомневаюсь в вашей преданности мне, но чувствую: вы что-то знаете и боитесь сказать. Почему?

Потрясенная Сюзон схватила воспитанника за руки и прошептала:

— Это тайна, страшная тайна! Вы уже такой умный — вы догадались… Недаром же наедине я называю вас не господином Луи, а господином Анри, а вы меня — не Мариеттой, а госпожой Бернар!

— Вот, — торжествующе воскликнул смелый мальчуган, — вы сами во всем и признались! Ну же, смелее! Я хочу знать свое настоящее имя! Скажите его!

— Если я скажу его вам, вас убьют!

— Кто?

— Те, кто ненавидит нас и следит за нами!

— Я их не боюсь! Я сам их убью!

— Дай-то Бог! Но пока вы еще слишком малы для этого!

Анри затопал ногами:

— Мал?! Так знайте же, мадам Бернар: я ничего и никого не боюсь!

— Но мой долг — охранять вас! Мальчик замолчал, а потом спросил:

— Но кто же я: буржуа, крестьянин, дворянин?

— Я потом вам скажу! Потом! Сейчас не могу, пожалейте меня! Ох! С сердцем плохо!

Так оно и было. Анри ласково подвел приемную мать к костру и устроил поудобнее. Он думал: «Я наверняка дворянин! Скорее бы вырасти и узнать все о своих родителях…»

Сюзон в душе радовалась тому, что труппа Пабло направится в Париж и — с согласия полиции — проведет там какое-то время.