Жаклин Монсиньи - Божественная Зефирина Страница 22

Это уж было слишком! Зефирина вскипела:

– Гнусный тип!

Наклонив голову вперед, как разъяренный бык, она бросилась на подростка. Тот не был готов к такому внезапному нападению. Сильным ударом она столкнула его в яму с навозной жижей.

– Зассыха! Я тебе отомщу! Я скажу об этом матери! За кого ты себя принимаешь, засранка!

– Сам ты засранец! – расхохоталась Зефирина, глядя на испачканное лицо и воняющую одежду юноши.

– Что случилось, мадемуазель?

Услышав крики, с конюшен прибежал Бастьен. Рикардо де Сан-Сальвадор поднялся:

– Ха-ха! Вот и он, твой любовник! Он красив, этот лакей… Все знают, что ты с ним валяешься на соломе! Что он с тобой делает, эта свинья? Какой-то конюх… У нее жжет в заднице и спереди… у этой рыжей… Ошеломленная Зефирина смотрела, как Рикардо де Сан-Сальвадор отплясывает какую-то бешеную джигу. Внезапно она издала вопль: Рикардо схватил ее за локоть своей рукой, с которой стекала навозная жижа, и злобно потянул к яме. Тотчас же Бастьен встал между ними:

– Пойдите вымойтесь, господин Рикардо!

Неторопливым, но уверенным жестом Бастьен отстранил подростка.

– Лапы прочь, грязный лакей. Я – не рыжая… У нее жжет в заднице… и спереди…

Рикардо де Сан-Сальвадор удалился по направлению к господскому дому, напевая свою песенку.

С горящими от стыда щеками, ощущая смущенный взгляд Бастьена, Зефирина повернулась, чтобы пойти к конюшням. На глазах у нее навернулись слезы. Найдя убежище в одном из пустых стойл, она дала волю своей ярости.

– Я его ненавижу! Презираю вместе с его ужасной матерью! Мой отец во власти этой женщины! Я… я ничего не могу больше сделать… Эти Сан-Сальвадор здесь хозяева. Кроме Пелажи, ты мой единственный друг, Бастьен… За мной шпионят. Теперь я даже не смогу приходить поговорить с тобой по вечерам, когда ты чистишь лошадей…

Зефирина подняла на юношу залитые слезами глаза. Он покачал кудрявой головой:

– Нет, мадемуазель, я вам уже говорил. Вы не хотели мне верить, но сами дали повод этим толкам. Я ваш друг и сделаю для вас все, но не нужно, чтобы «они», в замке, знали об этом.

– О, Бастьен! Бастьен! Я так несчастна!

И зарыдав сильнее, чем прежде, она упала на грудь своего старого товарища по играм. Бастьен внезапно побледнел. Сделав над собой страшное усилие, он обнял одной рукой по-братски плечи Зефирины, второй схватился за край кормушки так сильно, что сделал себе больно.

– Ну-ну, я не хочу, чтобы ты плакала, Зефи, – прошептал Бастьен, внезапно назвав ее на «ты», как в детстве. – Ты создана, чтобы смеяться и петь; ты словно солнце, сияющее на шкурке маленькой саламандры… Помнишь, как мы были в Париже и чуть не спалили ригу и даже весь квартал…

Зефирина не смогла удержаться от смеха сквозь слезы. Все так же прижимаясь к этому широкому и горячему плечу, она подняла рыжую голову.

Внезапно став серьезным, Бастьен провел шершавым пальцем по ее щекам, будто хотел навсегда стереть с них слезы. Зефирине стало хорошо. Она расслабилась. Ей хотелось бы навсегда остаться в этом положении, под защитой спокойной силы Бастьена. Кровь все быстрее текла по ее жилам, какая-то благотворная теплота поднималась по бедрам. Ноги у нее ослабели, она ощутила желание упасть вместе с Бастьеном на солому, почувствовать его руки на своем теле. Взволнованная Зефирина узнавала странные ощущения, которые познала с Альбиной. Все окружающее исчезло. Ее груди под корсажем набухли. Как бы против воли руки Зефирины обвили шею Бастьена. Она молча влекла его к себе. Смущенный этим немым призывом, Бастьен наклонился и закрыл глаза, тоже готовый потерять голову.

Какая-то лошадь заржала в соседнем стойле. Почти грубо юноша отстранил Зефирину:

– Вы хотите поехать на прогулку, мадемуазель?

– Ох, да…

Зефирина с трудом приходила в себя.

– Я хочу поехать в Поссонньер.

Бастьен постоял с минуту у ворот конюшни, смотря вслед Зефирине и Ла Дусеру, чьи лошади цокали копытами по залитой солнцем дороге. Когда молодой серв вернулся на конюшню, чтобы заняться лошадьми, Каролюс сидел на охапке сена на приоткрытом чердаке.

– Ты давно здесь? – подозрительно спросил Бастьен.

– О, у меня как раз была сиеста[18]! – скорчил гримасу Каролюс, спрыгнув в кормушку, наполненную овсом. – Когда спишь, узнаешь так много!!

Выпустив эту отравленную стрелу, прежде чем Бастьен успел шелохнуться, карлик выбрался на утрамбованную землю и помчался во все лопатки к господскому дому.

– Ну же, Зефи! Вы о чем-то мечтаете, моя дорогая! Вам остается всего лишь два шара, и победа за нами! – воскликнула Луиза.

После первого ловкого броска Зефирина прицелилась последним шаром, чтобы сбить оставшуюся на траве кеглю, но осталась стоять с поднятой вверх рукой, словно застыв в этой позе. Гаэтан де Ронсар, в дорожных сапогах и весь в пыли, шел по аллее и громким голосом повторял:

– О fortunatos nimium, sua si bona norint, agricolas!

Слишком счастливы селяне, если они знают о своем счастье!

– Гаэтан! Гаэтан!

Барышни де Ронсар окружили брата с криками радости. Извещенная о возвращении младшего сына, госпожа де Ронсар прибежала, чтобы прижать его к своему сердцу.

Державшись чуть сзади, Зефирина прекрасно видела, что Гаэтан, отвечая на вопросы матери и сестер, украдкой на нее поглядывал, стараясь понять, какое впечатление произвела фраза, произнесенная по-латыни.

– Гаэтан, видели ли вы короля Англии?

– Так же, как вижу вас, матушка!

– А как прошло плавание через Ла Манш?

– Нас укачало и я спал без задних ног, сестра!

– Как одеваются английские дамы?

– Хуже вас, сестрицы!

Воспользовавшись тем, что дамы семейства Ронсар рассмеялись и пустились обсуждать манеры одеваться, Гаэтан высвободился из их объятий и приблизился к Зефирине. Он поклонился, сделав широкий взмах своим беретом.

– Мое почтение, мадемуазель де Багатель. Зефирина слегка присела в реверансе, а затем насмешливо бросила:

– Мои поздравления, господин де Ронсар! Не в Англии ли вы сделали такие успехи в языке Цицерона?

– Я сделал это, думая о вас, мадемуазель! – прошептал Гаэтан, не смутившись.

В последующие дни Зефирина не просто скакала к замку Ронсаров, а летела по каменной дороге, изо всех сил понукая Красавчика.

– Клянусь всеми моими сорока восемью метлами, у наших кляч нет крыльев! – протестовал Ла Дусер, у которого не было причины нестись сломя голову, подобно своей юной госпоже.

Когда Гаэтан был свободен от службы у короля, он сопровождал сестер и Зефирину в лес. Они собирали ежевику, грибы и незабудки, что служило поводом бегать, играть и прятаться друг от друга в негустом подлеске. Гаэтан возвращался с полными руками и укладывал добычу в корзинку Зефирины. Пальцы у девушки дрожали, и она чувствовала, как столь же дрожащие пальцы юноши старались ненароком прикоснуться к ее запястьям и ладоням.