Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник) Страница 22

И тем не менее я поглядывал искоса на нее, как муж на жену, что будет принадлежать ему. Лицо ее оказалось слишком широким, рот, пожалуй, не очень красивым, но стан напоминал пальмовый ствол, ну а груди оставили бы холодным разве что мертвеца. Минойцы из Элевсина смешивали свою кровь с соседями из эллинских царств; у этой женщины были волосы и фигура эллинки, но не лицо. Ощущая на себе мой взгляд, она постаралась шествовать прямо, с высоко поднятой головой. Бахрома алого зонтика то и дело касалась моих волос.

Я подумал: «Если отказаться, эти люди могут разорвать меня на куски. Я – сеятель их урожая. И госпожа эта, Хлебное поле, будет в большом гневе». Кое о чем можно догадаться по тому, как женщина ступает, даже если она не глядит на тебя. «Она жрица и знает чары земли, и от ее проклятия не избавиться. Матерь Део уже положила на меня глаз. Я появился на свет, чтобы смягчить ее гнев. К этой богине нельзя отнестись легкомысленно».

Мы вышли на дорогу, ведущую к морю; поглядев на восток, я увидел холмы Аттики, высушенные летним солнцем и поблекшие под его лучами… К полудню я бы добрался до них. Но разве можно явиться к отцу и сказать: «Женщина звала меня на бой, но я убежал». Нет! Судьба привела меня сюда, чтобы участвовать в схватке двух жеребцов, как поставила прежде на моем пути Скирона-разбойника. Так буду же делать то, что требуется от меня, и положусь на богов.

– Госпожа, – сказал я, – мне еще не приводилось бывать по эту сторону Истма. Назови мне свое имя.

Глядя прямо перед собой, она негромко ответила:

– Персефона.[48] Но мужам запрещено его произносить.

Тогда, подойдя ближе, я проговорил:

– Имя для шепота и для тьмы.

Она промолчала, и я спросил:

– А как зовут царя, которого я должен убить?

Она с удивлением поглядела на меня и ответила небрежно, словно я спросил о бродячем псе:

– Кличут его Керкионом.[49]

Какое-то мгновение я даже думал: она скажет, что у царя нет имени.

Неподалеку от берега дорога начала подниматься к плоской открытой площадке у подножия скалистого крутого обрыва. Ступени вели вверх к террасе, на которой стоял дворец – красные колонны с черными основаниями, желтые стены. Ниже дворца скалы были подрублены, неглубокая пещера выглядела темной и мрачной, узкая расщелина уходила в недра земли. Ветерок доносил оттуда запах гниющей плоти.

Она указала на ровную площадку перед ней и сказала:

– Бороться будете здесь.

Я заметил, что и крыша дворца, и терраса полны народа. Те же, кто следовал за нами, разошлись по склонам.

Поглядев на расщелину, я спросил:

– А что случается с проигравшим?

Она ответила:

– Он возвращается к Матери. Осенью во время сева плоть его смешивается с землею полей и преображается в хлеб. Счастлив тот муж, который в расцвете юности познает удачу и славу, чья нить жизни прервется прежде, чем горькая дряхлость завладеет им.

– Он и в самом деле был счастлив, – заметил я, поглядев ей в глаза.

Она не покраснела, однако вздернула подбородок.

– А этот Керкион… мы сойдемся с ним в схватке? Я не должен буду убивать его, как жрец убивает жертву? – Я не видел ничего хорошего в том, что муж не сам выбирает свой срок, и обрадовался, когда она качнула головой. – А как насчет оружия? – спросил я.

– Лишь то, которым снабдила мужчину природа.

Оглядевшись, я проговорил:

– Быть может, среди твоего народа отыщется муж, который объяснит мне правила?

Она вопросительно поглядела на меня. Я решил, что причиной тому – моя эллинская речь, и повторил:

– Каковы правила поединка?

Подняв брови, она ответила:

– Закон один: царь должен умереть.

Потом на широких ступенях, поднимавшихся к цитадели, я увидел его, шагавшего мне навстречу. Царя я узнал сразу – потому что он был один. На ступенях толпились люди из дворца, но все они торопливо расступались перед ним, словно бы смертью можно заразиться.

Он был старше меня, черная борода уже спрятала щеки. Не думаю, чтобы ему было меньше двадцати. Он поглядел на меня сверху вниз, как на мальчишку. Я это заметил. Стройный, жилистый, как горный лев, он был высок для минойца – чуть повыше меня. Жесткие черные волосы, слишком толстые, чтобы завиваться в кудри, гривой прикрывали его шею. Встретившись с ним глазами, я подумал: «Он стоял на моем месте, и муж, побежденный им, оставил свои кости под этой скалой». И отметил для себя: «Он не согласен на смерть».

Все вокруг превратилось в зрение, и великое молчание легло на толпу. Я ощутил – со странной и могучей уверенностью, – что все эти люди, забыв о себе, видят лишь нас. И подумал: интересно, он тоже чувствует это?

Мы остановились, и я наконец заметил, что он все-таки не один. Сзади к нему подошла женщина и остановилась, рыдая. Он не обернулся; ему было о чем подумать, даже если он и обратил внимание на эти звуки.

Он спустился еще на несколько ступеней, глядя не на царицу, а лишь на меня одного.

– Кто ты и откуда? – Он произносил эллинские слова как чужак, но я его понял. Мне показалось, что мы поняли бы друг друга в любом случае.

– Я – Тесей из Трезена, что на острове Пелопа. Похоже, нити наших жизней пересеклись.

– Чей ты сын? – спросил он.

По его лицу я понял, что за вопросами он скрывает всего лишь желание еще раз ощутить себя царем, мужем, ступающим по земле под лучами дневного светила. Я отвечал:

– Моя мать сняла свой пояс ради богини. Я – сын Миртовой рощи.

Внемлющие негромко забормотали – словно ветер пробежал в тростнике. Царица возле меня встрепенулась. Теперь она смотрела на меня, Керкион – на нее. А потом он расхохотался, крупные белые зубы мелькнули в черной бороде. Люди зашевелились в изумлении; я тоже не знал, как поступить. Но когда царь, по-прежнему смеясь, повернулся в мою сторону, стало понятным – горьким было его веселье. Женщина, следовавшая за ним, закрыла лицо обеими руками и, согнувшись, принялась раскачиваться взад и вперед.

Он спустился ко мне; оказавшись лицом к лицу, я понял, что противник мой не слабее, чем мне представлялось издали.

– Итак, сын рощи, совершим же намеченное. На этот раз шансы будут равны; повелительница не будет знать, для кого ударять в гонг.

Этих слов я не понял, однако заметил, что он говорит не для моих ушей, а повернувшись к ней.

Пока мы разговаривали, открыли стоявший неподалеку в святилище дом и вынесли из него высокий престол, красная поверхность которого была разрисована змеями и снопами. Престол установили на краю площадки, а возле него огромный бронзовый гонг на подставке. Окруженная спутницами царица опустилась на трон, держа, словно скипетр, палочку гонга.

«Нет, – подумал я, – шансы не равны. Он будет защищать свое царство, которого я не хочу, и свою жизнь, которая мне не нужна. Я не могу возненавидеть его, как следует ненавидеть врага; не в силах даже рассердиться – разве что на его людей, разбегавшихся от своего царя, словно крысы из пустого амбара. Будь я землепоклонником, то, наверное, ощутил бы, что их надежды вдохновляют меня. Но я не могу плясать под их дудку: я – эллин».