Константин Сергиенко - Тетрадь в сафьяновом переплете Страница 23

Карадаг

Итак, 10 мая мы отправились морем к Черной Горе, именуемой здесь Карадагом. В этом предприятии нам повезло с самого начала, ибо, перебравшись с Монетного двора, мы одновременно нашли себе хозяина дома, владельца судна и проводника.

Все эти качества соединял в себе немолодой уже грек Коста, полный говорливый человек в красной турецкой феске. Домишко его прилепился на склоне горы над самым морем и представлял из себя развалюху из трех комнат, одну из которых, лучшую, с видом на море, он предоставил нам. Зато прекрасен был сад. Феодосия вообще не слишком богата растительностью, унылые склоны гор совершенно безлесны, на улицах кое-где растут чахлые деревца, да за домом городничего разбит регулярный парк, столь бедный, что и парком называть его не хочется.

В саду же у Косты цвел буйно боярышник, горели розовые кусты и персиковые деревья давали порядочную тень. Все дело в том, что из склона горы пробивался источник, и грек легко добывал столь необходимую для поливки воду.

На стене комнаты висел кривой турецкий ятаган, а под ним кожаная сумка со свитком бумаги, на которой аккуратно был переписан рассказ турецкого министра Ресми-эфенди о знаменитом Чесменском бое.

В этом бою с турецкой стороны участвовал сам Коста, поэтому свиток был для него настоящей реликвией. Еще в молодости Коста попал в плен к туркам и, как следствие, оказался на турецкой галере, сожженной при Чесме. Сам Коста, по счастию, уцелел и теперь с удовольствием рассказывал о гибели турецкой эскадры, сгоревшей огромным факелом в Чесменской бухте.

Граф Петр Иванович, который бывал не только в Европе, но и в Стамбуле, владел турецким языком. Он сразу заинтересовался свитком и переводил его не без удовольствия, покатываясь со смеху над странным языком и причудами важного турка. Я, разумеется, не преминул переписать кое-какие места из свитка, ибо, бог знает, может, мы были единственными русскими, которым довелось прочитать измышления турецкого министра.

«Из Путербурка, лежащего на краю моря, называемого Балтык, через Гибралтарский пролив московитянин послал на воды Морей и в Архипелаг несколько мелких военных судов вертеться между островами, в Англии и в других землях нанял несколько кораблей, в Архипелаге нахватал барок и дрововозок и в четыре или пять месяцев составил себе значительный флот из старого хлама. Когда этот флот появился, опытные знатоки моря предсказывали, что первая порядочная буря этот странный флот опрометчивого гяура истолчет в щепки и размечет по морю. Но по закону успехов, предопределенных бичу мусульман, судьбы и ветры благоприятствовали его ничтожному флоту, и с первого нападения уничтожил он наш прекрасный флот, столкнувшись с ним в Чесме, месте, лежащем насупротив острова Хиос».

Эту замечательную победу русских моряков, случившуюся в 1770 году, Ресми-эфенди объясняет на свой лад:

«Но примечательнее всего, что для порядочного флота весьма трудно провести даже одну зиму в Архипелаге. Между тем, при особом покровительстве судьбы, неприятель три года кряду, зимой и летом, шатался по этим опасным водам без малейшего вреда и даже нашел средство запереть Дарданеллы своей дрянной эскадрой, так что ни один наш корабль не мог выйти из пролива. Все это одна из тех редкостей, которые у историков называются „ходисе-и-кюбра“, великим событием, потому что они выходят из порядку натуры судьбы и в три столетия раз случаются».

Ресми-эфенди писал также о разнообразных «хитростях», применяемых «нечестивыми гяурами». Особенный восторг у Петра Ивановича вызвала такая «хитрость» русских: «С пленными мусульманами не употреблять ни жестокостей, ни побоев. Гяур позволяет им жить по своему обычаю и не говорит ничего обидного для их веры, многим даже дает свободу, чтобы они бесполезно его не обременяли».

Весьма красочно изобразил турецкий министр успехи государыни Екатерины, которую упорно именовал «чарыча» вместо царицы, и я не мог не переписать такого места:

«Племя франков, или, как у них говорится, европейцев, чрезвычайно подобострастно к своему женскому полу. Поэтому они так удивительно покорны, послушны и преданы этой чарыче, они почти считают ее святой, около нее толпятся отличнейшие своими способностями и знаменитейшие люди не только московской земли, но и разных других народов, и, полные восторга к чарыче, они все мечутся рвением положить за нее душу свою. Надо сказать и то, что она также претонкая женщина. Чтобы привязать к себе этих людей, она, оказывая являющимся к ней государственным мужам и воеводам более радушия, чем кто-либо им оказывал, осыпая их милостями, отвечая вежливостями, образовала себе множество таких полководцев, как Орлуф (это, без сомнения, герой Чесмы граф Алексей Орлов) или как маршал Румянчуф (Румянцев), тот, что заключил мир с нами. При усердном содействии всех этих людей счастье ее развернулось, и она свободно поплыла по морю успехов до того, что сделалась как бы обновительницей русского царства».

Наш хозяин без конца повествовал о Чесменском бое, делал большие глаза, вскрикивал, хватался за сердце, а в тех местах, где надо было изобразить чью-нибудь гибель, с грохотом валился на пол и раскидывал руки. Я очень жалел, что наша гнедая Чесма не понимает человеческого языка, а то бы она испытала гордость, осознав, какое славное имя носит.

Майское утро было свежим, небо голубым, легкий ветерок влек наше судно по густо-синему морю, и настроение наше было отличным. Большая лодка Косты с треугольным греческим парусом оказалась ходкой, и уже через три часа мы приблизились к горным громадам. Пейзаж берегов был пустынным, дальние холмы поднимались легкой волнистой линией, одна гора казалась совершенно прямой, наподобие длиннейшего стола, другие, ломаясь причудливо, далеко проникали в море, образуя бухты.

Сам Карадаг величественно выступал, замыкая полукруглый акваторий. На берегу его виднелись татарские сакли, скудная растительность, и несколько лодок промышляли рыбной ловлей недалеко от берега.

Наконец мы приблизились к Черной Горе, выступающей в море, и стали ее огибать. Тут перед нашими глазами предстали неожиданные красоты. Очерк Карадага был совершенно необыкновенный. Это не были острые скалы и хаос камней, а нечто словно изваянное из податливого материала. Текущие потоки, ниспадающие мантии, застывшие волны — все это вместе, уходя высоко в небо, создавало суровую, но вместе с тем и мягкую красоту. Краски здесь дымчатые, приглушенные, от желтоватых до бледно-фиолетовых. То здесь, то там виднелись изумрудные рощицы, повисшие на скалах, будто акробаты.