Владимир Малик - Посол Урус-Шайтана Страница 23

Барс не раздумывал, на кого теперь напасть. Конечно, на того, кто убегает, а не на того, кто решительно ждёт нападения. В воздух взметнулось пятнисто-жёлтое тело.

На галерее заверещал Гамид. Ферхад перевесился через перила вниз и тоже издал хриплый дикий крик.

Звенигора не успел обдумать своих действий. Какая-то внутренняя сила быстро метнула его вперёд, когда зверь был в воздухе. Тела столкнулись. Удар — и барс покатился по земле. Но зверь молниеносно вскочил и, поняв, что ему не избежать схватки с напавшим, бросился на него. Пасть зверя хищно оскалилась. Блеснули острые клыки.

Звенигора протянул вперёд скованные кандалами руки. Барс, вместо того чтобы вцепиться зубами и когтями в живое тело, ударился грудью о холодный металл. В тот же миг Звенигора обернул цепь вокруг его шеи, изо всех сил сдавил горло.

Зверь дико заревел, заметался, стараясь когтями достать врага. Чтобы не дать ему возможности порвать грудь, Звенигора подался назад. Барс захрипел, забил задними лапами о землю. Передними рвал цепь, но освободиться из петли не мог. Она все сильнее врезалась ему в шею. Барс делал отчаянные усилия, чтобы дотянуться лапами до груди человека, и когда это ему удавалось, летели клочья одежды, обагрённые кровью.

Но Звенигора уже не отступал. Напрягал все силы, чтобы ещё туже затянуть металлическую петлю.

Хрястнули кости. Зверь взвыл, дёрнулся и замолк. Опустились передние лапы. Из пасти перестало вырываться тяжёлое хрипение. Тело хищника обмякло, отяжелело, повисло…

А Звенигора все ещё боялся ослабить усилия: барс — живучий зверь; даже полузадушенный, он может в последний миг нанести смертельный удар.

Наконец руки не выдержали нечеловеческого напряжения. Цепь отпустила сдавленную шею зверя, и барс упал на землю к ногам победителя.

Обессиленный, тяжело дыша, Звенигора опёрся спиной о ствол ореха. Перед глазами плыли жёлтые круги, ноги дрожали. Хотелось упасть и забыться.

Но он заставил себя стоять: к нему приближались девушки. Впереди — старшая, за ней — младшая. Как ни было плохо Звенигоре, все же он не мог не заметить, что подобной красавицы, как эта, шедшая впереди, ему никогда в жизни не приходилось встречать. Ей было не больше шестнадцати лет — пора, когда девушка, особенно на юге, пышно расцветает. Лёгкая серая одежда облегала её стройную фигурку. Лицо, продолговатое, нежное, еле покрыто лёгким весенним загаром. Затенённые длинными чёрными ресницами глаза казались и синими, и тёмными одновременно.

Девушка остановилась за несколько шагов перед Звенигорой и сказала:

— Спасибо! Ты спас нас.

Звенигора заметил, что, кроме благодарности, в её взгляде мелькнули удивление и невольное отвращение. Ему стало мучительно стыдно за свои грязные руки с огромными ногтями, за нечёсаные, сбившиеся патлы, за рваную одежду и тяжкий запах, что шёл от его давно не мытого тела. Он не привык чувствовать себя вещью другого человека, а потому не мог допустить мысли, что эта девушка и её подруга смотрят на него не как на казака, а как на скотину, что принадлежит ей или членам её семьи.

Она стояла перед ним и благодарила за спасение, а он с охотой провалился бы сквозь землю, понимая, каким никчемным, грязным и даже мерзким казался девушке, хотя и спас её от смерти.

— Я рад, что все кончилось для вас благополучно, джаным54, — сказал Звенигора хрипло от слабости и волнения, с трудом подбирая турецкие слова. — А для меня…

— Для тебя тоже, — сказала младшая. — Скажи ему, Адике.

— Конечно, — взволнованно произнесла синеокая. — Хатче правду говорит. Хатче — любимица отца, нашего ага Гамида.

— Ну, это ещё неизвестно, — мрачно ответил Звенигора. — Наверно, хозяин иначе думает…

Внизу резко распахнулись двери. Выбежали Гамид и Ферхад, а за ними перепуганный Осман. Толстое, одутловатое лицо спахии посерело от страха. Он кинулся к Хатче, обнял девушку:

— Хатче, дорогая моя, ты жива? Слава аллаху, что спас тебя…

— Это он спас нас, отец, — Хатче показала пальцем на Звенигору, — этот невольник…

Гамид поднял голову. Взгляды, как сабли, скрестились на долгую минуту в напряжённой тишине. Звенигора заметил, как что-то мелькнуло в мутных воловьих глазах спахии, словно там на мгновенье приоткрылась какая-то тёмная заслонка.

— Ты заслужил смерть, гяур, — вымолвил Гамид после долгого раздумья. — И ты прекрасно это знаешь…

— Отец! — Хатче вцепилась в его руку. — Прошу тебя! Ради меня и Адике прости его! Пусть живёт!..

Гамид погладил дочку по голове и закончил свою мысль, будто и не слышал слов Хатче:

— Однако своей храбростью ты спас мою любимую дочь, наречённую высокочтимого Ферхада-эфенди. — Тот важно кивнул головой и выпятил округлый подбородок. — А также Адике… Только благодаря такому поразительному поступку я дарую тебе жизнь. Но не волю!.. Ты и в дальнейшем останешься моим рабом. И если проявишь непослушание, я припомню тебе все старое. А сейчас благодари Хатче и Адике. Это из-за их детской выходки ты остался живым, гяур!

Звенигора молча поклонился.

— Может, у тебя есть какая-нибудь просьба? — спросил Гамид, понемногу приходя в себя.

Звенигора шагнул вперёд.

— Есть, хозяин,

— Говори. Но…

— Много не попрошу, — быстро прервал его невольник. — Хочу самую малость — попасть в руки цирюльника и помыться…

— Ты слишком смел, гяур, — буркнул Гамид. — Но пусть будет по-твоему. Осман, слышишь? А потом отправишь его к Бекиру на маслобойку. Он жаловался, что людей мало.

— Слушаюсь, ага. — И Осман подал Звенигоре знак идти за ним.

…Старый молчаливый турок в мохнатом кауке из верблюжьей шерсти быстро побрил невольника и смазал жёлчью глубокие царапины на груди и руках. Потом Звенигора залез в речку и долго плескался в холодной воде. Осман ходил по берегу и нетерпеливо поглядывал вниз, однако подгонять раба не посмел: помнил наказ хозяина. После того как посиневший от холода Звенигора вылез и начал одеваться, он кинул ему вместо порванного барсом жупана турецкий бешмет.

— Одевайся! Да побыстрее! — крикнул издалека.

Одеваясь, Звенигора удивлялся: странный все-таки турки народ! Сколько уже времени он у них в руках, а ещё никто не поинтересовался содержимым его кожаного пояса. Или не подозревают, чтобы у такого оборванца водилось золото? Скорей всего так. Ну что ж, тем лучше. Пригодится когда-нибудь.

Снова звякнули замки кандалов, и его повели в крепость. Но теперь даже кандалы не казались ему такими тяжелыми и ненавистными. Чистый, побритый, помолодевший, он снова почувствовал необоримую жажду жизни. Ароматный весенний воздух пьянил, туманил голову, и он жадно вдыхал его, как целительный бальзам.