Полонез - Александр Григорьевич Домовец Страница 23

Король просмотрел выходные данные изданий.

— Действительно… Интересное совпадение.

— Если и совпадение, то организованное, сир. Мои агенты побывали в нескольких редакциях. Выяснилось, что каждая из них в один и тот же день получила анонимное письмо. Неизвестный коротко написал, что вчера по такому-то адресу произошло такое-то скандальное происшествие, и предлагал уважаемой газете обратить на него внимание. Особенно с учётом того, что в происшествии фигурируют английский дипломат с крупной суммой денег и знаменитый польский эмигрант… — Тьер покрутил головой. — Естественно, газетчики мимо такой истории пройти не могли. Не каждый день в Париже мостят улицы купюрами.

— Хорошо, с этим ясно… Хотя нет, всё равно ни черта не ясно. (Собственно, король выразился грубее.) Что за аноним? Зачем ему понадобилось, чтобы куча газет расписала это странное происшествие?

— С вашего позволения, сир, я бы высказал на сей счёт некоторые соображения, — скромно сказал молчавший до этого министр иностранных дел.

— Я весь внимание, де Бройль.

— Для меня совершенно очевидно, сир, что этот аноним, кем бы он ни был, не просто обратил внимание прессы на скандальное происшествие, — начал министр, задумчиво щурясь. — Готов биться об заклад, что он сам его и организовал. Если угодно, срежиссировал.

— Почему вы так решили?

— Поведение грабителей, сир. Захватить саквояж с деньгами и разбросать их по мостовой на радость клошарам, — где это видано? Либо грабители сумасшедшие, либо им нужны были не деньги, а скандал. Постановочный характер инцидента очевиден.

— Постановка? Но зачем?

Де Бройль позволил себе слегка улыбнуться.

— Полагаю, сир, что целью нападения было скомпрометировать двух человек — английского дипломата и одного из вождей польской эмиграции, — сказал убеждённо. — Налицо треугольник: Гилмор — саквояж с деньгами — Лелевель. Нас (и читателей) подводят к мысли, что дипломат шёл на встречу с эмигрантом, чтобы передать ему этот саквояж. А значит, британское посольство финансирует деятельность Польского национального комитета. Негласно, разумеется. Иначе зачем назначать встречу в сомнительном месте, а не пригласить Лелевеля в посольство? Или просто не положить ему деньги на банковский счёт официальным порядком?

Луи-Филипп вынужден был признать логику министра. Из рассуждений де Бройля вытекало столь же многое, сколь и неприятное. Настольно неприятное, что засосало под ложечкой. Король поднялся из-за стола и жестом пригласил собеседников за курительный столик в углу кабинета.

— Табак кубинский, а скручены в Испании, — проворчал он, доставая из ящичка красного дерева толстую сигару. — Спрашивается, почему не у нас? Железные дороги прокладываем, а такую безделицу у себя не наладим, загранице кланяемся…

— Наверно, это оттого, сир, что железные дороги строить выгоднее, чем крутить сигары, — серьёзно предположил Тьер.

— Да? Ну, бог с ними… Продолжайте, де Бройль, я вас прервал.

— Сведения о финансовой поддержке англичан вполне стыкуются с другими сведениями, которые мы получили недавно. А именно: комитет Лелевеля готовит новое восстание в Царстве Польском, — твёрдо произнёс министр. Он не стал уточнять, что эти сведения были получены от разъярённого российского посла. — Очевидно, что подготовка требует средств, а деньги для англичан не проблема. Финансируя поляков, они сводят вековые счёты с Россией чужими руками. А поляки, ненавидящие Россию не меньше англичан, рвутся в бой — особенно теперь, когда финансовая подпитка делает восстание вполне реальным. Трогательный союз, не правда ли?

— Просто до слёз, — брюзгливо сказал король, кривя губы.

— Беда лишь в том, что и англичане, и поляки идут к своим целям, действуя на нашей территории, — закончил министр. — А я уже вам докладывал, сир, что недавно российский посол ди Борго предельно жёстко обвинил правительство Франции в том, что оно фактически закрывает глаза на антироссийскую активность польской эмиграции. Скажу откровенно: в этой связи в наш адрес были высказаны вполне откровенные угрозы. И мы не можем с этим не считаться.

Мнение де Бройля, к сожалению, было вполне справедливо.

С первых же дней царствования Луи-Филипп ощущал себя, как между молотом и наковальней. Формально говоря, с разгромом Наполеона и возвращением Бурбонов Франция вернулась в сообщество европейских держав как равная к равным. Но! Память об оккупации Парижа российскими, британскими и прусскими войсками была ещё слишком свежа. Оттого все сколько-нибудь значительные шаги во внутренней и внешней политике Луи-Филипп вынужденно совершал с оглядкой на страны-победительницы. Осторожность и ещё раз осторожность! Но если Англию и Пруссию он побаивался, то огромную азиатскую Россию — боялся.

Ко всему прочему, Луи-Филипп чувствовал к себе пренебрежение императора Николая, считавшего бывшего герцога Орлеанского выскочкой, севшим на трон исключительно волей случая. Да что там! Российский посол ди Борго лишь с трудом уговорил своего императора употреблять в посланиях к французскому суверену обычную формулировку обращения одного монарха к другому: «Король, брат мой»… Как, должно быть, Николай, подписывая письма, морщился! А может, напротив, иронически усмехался. Думая об этом, Луи-Филипп испытывал болезненное унижение, смешанное с бессильным гневом.

И вот теперь чёртовы поляки вместе с чёртовыми англичанами играют в свои игры на территории королевства без оглядки на его проблемы. А с Россией шутки плохи! Уж на что Наполеон был велик, — и тот дошутился… Министры с тревогой увидели, что возлюбленный монарх стремительно багровеет.

Повисла тяжёлая пауза, прерванная ударом королевского кулака по столику. Шкатулка с сигарами подпрыгнула. От неожиданности де Бройль последовал её примеру.

— Тьер, можем ли мы выслать из Франции тридцать — сорок поляков? Весь этот комитет, например? — наконец выговорил король.

— Можем, сир. Но лучше этого не делать, — честно сказал министр внутренних дел.

— Вы опасаетесь, что…

— Я опасаюсь, что этим шагом мы неминуемо вызовем бурю. Степень общественных симпатий к польским эмигрантам чрезвычайно высока. Любая репрессивная мера в их отношении вызовет сокрушительную критику правительства со стороны Национального собрания, прессы, рядовых граждан. А там и до новых баррикад рукой подать.

— Так что же, — медленно произнёс король, сдерживая душившую ярость, — мы заложники этих поляков и ничего не можем с ними сделать?

— Во всяком случае, — нежелательно. Как это ни прискорбно.

И Тьер сокрушённо развёл руками, словно извиняясь за горькую правду.

— Но кое-что сделать всё-таки можно, — сказал неожиданно де Бройль.

— А именно? — быстро спросил король, поворачиваясь к министру.

— Лелевелю и его правой руке Ходзько ещё летом вручены предписания покинуть Париж. Пока что мы не настаивали, а они, пользуясь этим, оставались на месте. Но ситуация изменилась, и теперь не до благодушия. Полагаю, что в ближайшие дни их должны посетить полицейские приставы и проследить, чтобы указанные эмигранты выехали из столицы… ну, скажем, сразу после рождественских праздников. Мы ведь