Феликс Разумовский - Умытые кровью. Книга I. Поганое семя Страница 23

За неполных полгода Страшила прошел ускоренный курс обучения и был произведен в прапорщики с перспективой стать подпоручиком через восемь месяцев. Отечество оделило его тремястами рублями на обмундирование, выдало шашку, наган, бинокль и уставы. Затем он был осчастливлен подъемными, благословлен и торжественно отправлен в окопы. И вот надо же, такая встреча, – как все-таки тесен мир!

– Слушай, а сам-то ты как? Не женат? – Страшила смачно, так что щелкнули зубы, зевнул, с хрустом потянулся. – У меня была, сбежала.

– Женишься тут! А так все нормально. – Разговаривать Граевскому сразу расхотелось, и, глянув на часы-браслет, снятые с убитого немца, он похлопал великана по руке: – Давай-ка, брат, спать. Как раз место напротив освободилось, хозяина контузило вчера.

И уже в спину Страшиле проворчал:

– Балда ты, как и есть, балда, не сиделось тебе во Франции…

Глава пятая

I

– Ну, господа, с наступающим! – Граф Ухтомский с мрачным видом поднял кружку, пригубил и скривился. – Экая кислятина. Хорошенький Новый год, мать его за ногу!

Однако же допил и принялся за мамалыгу, скудно заправленную мясными консервами, – вестовой Страшилы умудрился где-то украсть мешок кукурузы. Праздничный стол излишествами не блистал. Щи, обычно наваристые, теперь же непотребные на вкус, каша из ворованного зерна да какие-то завалящие галеты. Не было даже спирта, пили молодое, невыдержанное вино из оплетенных соломой бутылей. Семнадцатый год начинался невесело. Девятая армия, в состав которой входил Новохоперский полк, рассредоточилась на участке протяженностью в двести верст, снабжение резко ухудшилось, не хватало самого необходимого. В воздухе носились поганенькие слухи о том, что царь в Могилевской ставке пьет, в Петербурге не хватает хлеба и керосина, а министры продали Россию немцам и жидам. Будто бы императрица понесла от Распутина, пьяные рабочие грозят флагами с буквами «ДС» – «долой самодержавие», а Матильда Кшесинская изменила великому князю Андрею Владимировичу с Родзянкой. В окопах стали находить гнусные бумажонки, призывающие к единению пролетариев, солдаты с удовольствием пользовали их на курево и по большой нужде. А в ущельях клубился молочный туман, шумели сосны на холодном ветру, и на снегу часто попадались следы лосей и диких коз. Только вот попробуй-ка, подстрели.

– Нет, господа, эту войну мы точно проиграем. – Поручик Полубояринов взял галету, понюхал, разломил, но есть не стал. – Никакой заботы об армии. Ни водки, ни женщин. Сколько можно, в конце концов, мы ведь не черноризники, черт побери!

Он был не в настроении сегодня. На самом кончике носа у него выскочил большой, весьма болезненный прыщ, и как поручик ни старался, выдавить его не смог, только хуже стало. Еще с утра ему хотелось напиться и дать кому-нибудь в морду, так чтобы вдрызг, но все как-то не получалось.

Граевский молча курил, Страшила, морщась, хлебал из котелка, Паршин наигрывал что-то чувствительное. Тоска собачья…

Как встретишь Новый год, таким он и будет. В первых числах января Новохоперский полк, усиленный батареей конно-горного дивизиона, получил приказ штурмовать вражеские укрепления на вершине пологого взгорья. Легко сказать, накануне к противнику подошло подкрепление. Вместо измотанных австрийцев окопы заняли саксонские части, прибывшие с французского фронта, озлобленные, опытные бойцы хотели только одного – смыть вражеской кровью позор Вердена. После жиденькой артподготовки русские цепи пошли было в атаку, но напоролись на пулеметные очереди и залегли. Проснулись минометы, изрыгая оскольчатую смерть, пули дробно и сухо щелкали о каменистую почву. С нашей стороны заговорила артиллерия, над немецкими окопами стали расцветать смертоносные кусты шрапнели.

– Рота, за мной. – Используя момент, Граевский поднял солдат в атаку, однако не пробежал и десяти шагов. Впереди вырос огненно-дымный гриб, и сразу же тягуче, до слез, болью резануло руку, комом навалилась знакомая тошнотная слабость. Он уже был однажды ранен – в четырнадцатом году пуля прошила ему внутреннюю сторону бедра. Чуть выше и левее – и можно было бы навсегда забыть о Варваре, да и обо всех прочих женщинах.

Как и тогда, мгновенно пересохло во рту, от ощущения горячей, плещущейся в рукаве крови внутри все сжалось, превратилось в ледяной ком. Захотелось упасть, вжаться в землю и лежать, не шевелясь, уткнув лицо в белую снежную пыль.

– За мной, гвардейцы! – Преодолев эту мерзкую слабость, на отяжелевших, ватных ногах Граевский бросился вверх по склону, но рядом ослепительно полыхнуло, будто кузнечным молотом ударило по голове, и он потерял сознание.

Скоро он пришел в себя и потянулся к подсумку, где лежали бинты, но на это не хватило сил. В череп словно медленно вбивали тупой железный кол, во рту было солоно от крови.

– Рота! – Граевский хватанул губами снег и, застонав от слабости, приподнял голову. – Рота!

Его рота отступала. Скользя, падая, быстро уменьшаясь в числе, испуганные люди бежали от шквального огня пулеметов. Из-под их ног летело белое крошево, осыпались мелкие камни. Солдаты не обращали внимания на грозившего наганом Страшилу, обтекали его и, низко пригибаясь, потерявшимся человеческим стадом мчались к родным окопам. Сухо цокали пули, тяжело топали сапоги, пар вырывался из разгоряченных глоток.

– В цепь рассыпайтесь, в цепь. – Штабс-капитану показалось, что в голове взорвалась граната. Перед глазами вспыхнули цветные искры, и сразу навалилась темнота.

На этот раз он пришел в себя от ощущения, что кто-то пытается стянуть с него сапоги. Он разлепил глаза и увидел низкое, затянутое тучами небо. В морозном воздухе весело кружились пушистые, невесомые снежинки. Граевский открыл рот, чтобы они падали ему на язык, скосил глаза и увидел Страшилу. Тот полз на боку и, придерживая штабс-капитану раненую голову, тащил его, словно куль, за собой. Вокруг часто щелкали пули – с немецких позиций все еще строчили пулеметы, слышался треск ружейных залпов. Наша артиллерия молчала – снаряды, видать, кончились.

– Где рота? – Собственный шепот колокольным звоном раздался у Граевского в голове, и, чтобы перебить боль болью, он прикусил кончик языка. – Остался кто?

– Кто остался? – Лицо Страшилы блестело от пота, на скулах ходили желваки. – Какой кретин придумал со штыками на пулеметы?

Только сейчас Граевский заметил, что прапорщик тоже ранен – у него была оторвана мочка уха, кровь, запекаясь, застывала темно-красной похожей на сосульку серьгой. Глаза Страшилы горели бешенством, лицо даже осунулось от злости – как же, получили по шее чудо-богатыри!