Роберт Лоу - Дорога китов Страница 23

И все время Мартин болтал о погоде, о новостях и о том, как неудачно, что Хакона невозможно было возложить на лоно Христово, как полагается, однако, вне всяких сомнений, Господь не обратил внимания на языческие пристрастия его подданных и все равно принял конунга.

Иллуги Годи возмутился, монах ответил, и они пустились в спор, забыв обо мне и об Эйнаре. Я слушал вполуха, как Иллуги пытается объяснить, что ваны ― не то же самое, что асы, это более старые боги и некоторые, как Улль, не очень-то почитаемы.

Эйнар. Я гляжу на него и ловлю его взгляд ― он смотрит на меня, я замечаю, что его дорогой серебряный кубок почти не пригублен. Потом я вижу себя его глазами: защечные мешки набиты бараниной, сок на подбородке ― юнец, обезумевший от совершенно немыслимого чревоугодия.

Я проглотил кусок, протрезвел. Эйнар ухмыльнулся, и я вслед за ним перевел взгляд на спорщиков.

Иллуги что-то с жаром возражал насчет рассказа о епископе Поппоне и раскаленной докрасна рукавице, а Мартин улыбался и отвечал ему любезно.

Вдруг, словно отдернули некую завесу, я увидел все так, как видел Эйнар ― видел с тех пор, как мы пришли: Мартин выжидает. Вино, еда, даже спор ― все это уловки: точно так высматриваешь в поединке, не откроется ли брешь под щитом.

― Где же, ― спрашивает Эйнар, ― Брондольв?

Да швырни он серебряный кубок на полированные половицы, и то не вызвал бы большей тишины. Мартин оглянулся, заморгал и вздохнул.

― Я надеялся, что он будет здесь и скажет вам сам, но, похоже, что-то случилось, ― сказал монах, по-прежнему любезно. ― В обширном мире разное случается, Синезубый тому пример, за всем не уследишь.

― Что было в ящике святого? ― тихо спросил Эйнар.

Мартин пожал плечами. Помолчал, потом ответил:

― Кости. Кое-какие записи, но не то, чего я ожидал. ― Он встал и подошел к маленькому сундуку, открыл его и вынул матерчатую суму, которая тихо звякнула. ― Боюсь, я разочаровал Брондольва, ― продолжал он с кривой улыбкой, исказившей его лицо так, что на миг оно стало уродливой маской. ― Он теперь ищет более... практичные... способы вернуть удачу Бирке, поскольку мои слабые попытки провалились.

― И что это были за слабые попытки? ― спросил Эйнар, подавшись вперед так, что черные волосы обрамили лицо, усилив природную бледность и превратив его глаза в глубоко запавшие бочаги. Мне вспомнился Эйвинд, видевший ворона Одина.

Мартин широко развел руками и улыбнулся.

― Я надеялся обрести великую святыню христианства, ту, которая сделала бы церковь в Бирке местом паломничества для христиан всего мира. Похоже, я ошибся.

― Что это за святыня? ― спросил Иллуги.

Темные бочаги Эйнаровых глаз не отрывались от лица Мартина, и от этого священнику было трудно сохранять улыбку. Тут я понял, что он лжет, и сердце у меня екнуло ― перед глазами стояла огромная гора серебра, клад Атли. В конце концов это может оказаться правдой.

Мартин простер свои тонкопалые руки ― в пятнах, похожих на следы ожогов ― и пожал плечами.

― Это вряд ли имеет значение, Иллуги, ― сказал он спокойно. ― Ты знаешь, как их много. Как и многие другие, эта оказалась подделкой. Ежели взять все костяшки святого Отмунда и собрать их, то увидишь чудо: окажется, что у него было по меньшей мере четыре руки.

Улыбаясь, он шагнул вперед и поставил перед Эйнаром матерчатую суму ― внутри что-то мягко хрустнуло.

― Брондольв благодарит тебя за твои старания. Ты волен идти, куда тебе угодно.

И все вокруг застыло, никто не пошевелился. Как если бы мы превратились в ледышки, и чем дольше этот миг тянулся, тем мучительнее становилась попытка пошевелиться.

Потом Эйнар схватил сумку и встал. Все встрепенулись и вот уже ничего не осталось, кроме движения, словно нас освободили от каких-то чар. Эйнар вышел, не сказав ни слова. Иллуги Годи, я это видел, чувствовал, что что-то случилось, но не мог понять в точности, что именно. Учтивость заставила его задержаться ровно настолько, чтобы поблагодарить Мартина и произнести обычные словеса и получить таковые же в ответ.

Со своей стороны я заметил, что глаза монаха метнулись ― всего один раз ― к двери. На ее задней стороне на крючке висел плащ с головной накидкой.

Эйнар ждал во дворе. Чистый, свежий, студеный ветер, выдувая из головы мысли о кознях и злоумышлениях, растрепал волосы, просвистел над плитами и сотряс маленькие ворота. Нас спокойно вывели наружу и подали фонарь. Никакого, значит, провожатого до гостевого дома у нас не будет.

― Ты мог бы получше поблагодарить за гостеприимство, ― упрекнул Иллуги Годи Эйнара, а тот лишь передернул плечами.

― Он платит серебром, а серебра нынче в городе ― что зубов у курицы. Он избегает споров и даже не исчислил по счетной палочке расходы. Он хочет, чтобы мы ушли, этот Брондольв Ламбиссон. Однако столь щепетильное дело он поручает монаху. Так что же с ним случилось такого неотложного, что он не смог прийти сам? ― Внезапно Эйнар повернулся ко мне. ― Что ты видел?

Я сразу же понял, что он имеет в виду: странное ощущение, словно ты ― оперившаяся чайка, сидишь на утесе и ждешь подходящего ветра, чтобы, доверившись новым крыльям, взмыть ввысь.

― Он лгал, ― сказал я уверенно, я знал это, как свои пять пальцев. ― А Брондольв, как ты и сказал, сидит где-то с кем-то. Поскольку сам он такой важный, стало быть, тот еще важнее. А поскольку, как я думаю, здесь, в этом городе, нет никого важнее него, стало быть, тот ― иноземец и, по меньшей мере, вождь... ― И я добавил: ― А монах ждал нашего ухода, потому как у него есть какое-то дело вне дома.

И я рассказал про плащ на внутренней стороне двери. Глаза Иллуги широко раскрылись, а Эйнар остановился так внезапно, что мы чуть не налетели на него. Он повернулся ко мне ― жесткая ухмылка играла на бледном лице. Лучше бы он не ухмылялся, потому как эта улыбка была хуже, чем ее отсутствие.

― Большинство людей думает по прямой линии, ― сказал он, голос его еле слышался за шумом города и ветром. ― Они видят только собственные действия, как единственную нить на ткацком стане Норн, которая завязывается узлом лишь тогда, когда они доверяют свою жизнь другим. Они смотрят двумя глазами, слышат двумя ушами, и так всю жизнь. ― Эйнар уставился на меня. ― Смотреть глазами другого ― свойство редкое, ему нельзя научиться. У кого есть этот дар, тому это пустяк, но пустяк весьма существенный для того, чтобы выжить и стать выше других. У тебя, полагаю, именно такой дар.

Я был ошеломлен, едва ли не раздавлен. В тот миг я почти любил этого большого и жестокого человека, Эйнара Черного, но даже тогда дар, за который он меня похвалил, вызвал воспоминание ― яркую, как лезвие, мысль: этот человек снес голову Гудлейву, почти без причины, просто потому что мог.