Эдвард Уитмор - Синайский гобелен Страница 24

Садясь за свой письменный стол, он не раз вспоминал беседу крота и отшельника при луне на другой горе. Кем он был, тот затворник? Что подвигло его на выполнение такой невероятной миссии?

Конечно, ему никогда этого не узнать. Просто не у кого узнавать.

Субботнее утро. Еще пятнадцать пачек бумаги на следующий месяц. Он вытащил папку из древнего сейфа, выпил чашку крепкого кофе и закурил сигарету. Бросил пристальный взгляд на ржавый шлем крестоносца, пошлепал по носу огромного каменного скарабея и углубился в работу.

За эти двенадцать лет в Иерусалиме у Стронгбоу был лишь один сбой, но со столь значительными последствиями, что ему пришлось вести исследования в три раза дольше, чем он предполагал вначале.

Это случилось в жаркое воскресенье в его кладовке в глубине антикварной лавки. Закончив главу, как обычно, к середине ночи, утром он, тоже как обычно, в шесть, устроился на скарабее и посмотрел на ржавый шлем крестоносца, прежде чем взяться за перо.

Спустя какое-то время он обнаружил, что все еще смотрит на шлем. Перо он держал в руке, а двести тридцать страниц бумаги, которые следовало исписать, все еще лежали аккуратной нетронутой стопочкой. С солнечными часами на поясе Стронгбоу вышел наружу посмотреть, который час. Он установил поровнее бронзовый гномон и открыл рот от изумления.

Три часа дня? Невероятно. Сурово нахмурившись, он побрел назад.

Хадж Гарун в дальнем углу магазина склонился над древним манускриптом, который часто изучал по воскресеньям. Несмотря на то что он никогда не вмешивался в дела своего жильца, взглянув на озабоченное лицо Стронгбоу, он осмелился задать вопрос.

Что-нибудь случилось? спросил он так тихо, что на этот вопрос вполне можно было не обратить внимания. Но Стронгбоу так внезапно прервал свой марш, что гномон по инерции грохнулся о стену и сверху посыпалась штукатурка.

Да. Что-то со временем. Похоже, я ничего не сделал за последние девять часов и не могу понять, как это случилось. Такого еще не бывало, чтобы я ничего не делал.

И вы совсем ничего не делали?

Очевидно, так. Получается, я просто сидел за столом, уставившись на шлем крестоносца. Девять часов подряд? Это невероятно.

Лицо Хадж Гаруна просветлело.

А, ну в этом нет совсем ничего страшного. Обычное забытье.

Он вдохновенно обвел руками теснившиеся на полках старинные предметы.

Взгляните на все эти памятки прошлого вокруг нас. Я большую часть дня провожу в забытьи, грезя о них. Кому принадлежала эта вещь и как она ему досталась? Что с ним стало потом? Что из этого всего вышло и чем дело кончилось? Это завораживает. Встречаешь людей разных эпох и ведешь с ними долгие беседы.

Но я не впадаю в забытье, сказал Стронгбоу убежденно.

И сегодня тоже?

Ну, может, сегодняшний день стал исключением, но что-то не очень мне в это верится, да и с чего бы, со мной такого просто не бывает. Если я иду в Тимбукту, я иду туда, вот и все. Если я спускаюсь по Тигру в Багдад, я не выхожу из воды раньше Багдада. А уж если я пишу научную работу, то я ее пишу.

А может, вы упустили что-то в своей работе, о чем следовало упомянуть. Может, потому вы и впали в забытье.

Стронгбоу был озадачен.

Как я мог что-то упустить? Такого со мной тоже не бывает. Я ничего не забываю.

Старик улыбнулся и скрылся в глубине дома. Через несколько секунд он выглянул из-за угла, и Стронгбоу расхохотался от уморительного зрелища. Хадж Гарун надел шлем крестоносца, который был ему велик и болтался на голове.

Вот, заявил он радостно, она поможет нам, эта привычная вам шапка для размышлений. Когда мне приходит охота грезить, я гляжу на какой-нибудь из этих предметов, не отрываясь, и скоро уношусь в прошлое и вижу римлян и вавилонян на улицах Иерусалима. Посмотрим, что вы увидите. О чем ваша работа?

О сексе.

Тогда, должно быть, вы грезили о какой-нибудь женщине. Кто она? Смотрите внимательнее.

Стронгбоу уставился на старика в шлеме — и вдруг получилось: он увидел ее снова так ясно, словно она стояла на месте Хадж Гаруна. Он сжал руки и отвел взгляд.

Одна девушка из Персии, прошептал он.

И вы были молоды?

Всего девятнадцать.

Нежная персиянка, сказал Хадж Гарун тихо и задумчиво.

Да, сказал Стронгбоу, очень нежная. Вдали от города в горах был ручей, я там сделал привал в долине, а она появилась, что-то напевая. Она совсем не испугалась, словно ждала этой встречи. Мы проговорили много часов, смеялись, плескались в воде, играли как двое малышей, а когда настала ночь, мы лежали, обнявшись, во тьме, обещая друг другу, что никогда не уйдем с того прекрасного места, где встретились. Шли дни и ночи, бессчетные минуты любви, казалось, так будет длиться вечно, а потом она ненадолго сходила в свою деревню, а вскоре после возвращения слегла от холеры, я мог лишь говорить с ней шепотом, беспомощно держа ее в руках и чувствуя, как ее покидает жизнь, и очень скоро она умерла, вот и все. Я похоронил ее в долине. У нас было лишь несколько недель, но я помню там каждую травинку, каждый солнечный блик и журчание воды среди скал. Память о том ручье — память о самых восхитительных и самых мучительных мгновениях моей жизни.

Стронгбоу вздохнул. Хадж Гарун подошел и положил сухонькую руку ему на плечо.

Да, нежная персиянка, сказал он. Конечно, вам надо ее упомянуть.

Стронгбоу поднялся на ноги и встряхнулся.

Нет, не в такой книге. Да и вообще, это было слишком давно.

Слишком давно? спросил Хадж Гарун мечтательно. Слишком давно не бывает. У меня у самого когда-то была жена-персиянка. Дочь Аттара.

О ком вы? О суфийском поэте?

Да.

Но он жил в двенадцатом веке.

Конечно, сказал Хадж Гарун.

На мгновение Стронгбоу присмотрелся к нему повнимательнее. Было что-то удивительное и непонятное в том, как старый араб робко улыбается из глубин рыцарского шлема. Хадж Гарун потирал руки и ободряюще кивал.

Так сделаете? Пожалуйста! Всего лишь несколько страниц? Просто чтобы доказать себе самому, что ничто не бывает слишком давно?

Стронгбоу рассмеялся.

Ладно, почему бы и нет, напишу. Но шлем, пожалуй, лучше оставьте себе. Очевидно, вам от него будет больше проку, чем мне.

Стронгбоу повернулся и направился в свою комнату, мурлыкая что-то себе под нос, ему не терпелось приступить к новому этапу работы. Выходя, он заметил, что Хадж Гарун уже начал клевать носом над разложенным на коленях выцветшим манускриптом, шлем потихоньку сползал ему на глаза, он уже вовсю глядел свои полуденные грезы в разгар знойного воскресенья.