Александр Дюма - Папаша Горемыка Страница 24

Старик сидел, вытянув руки над очагом и, вероятно (так оно и было на самом деле), о чем-то задумавшись, как вдруг звук поспешных шагов, послышавшийся снаружи, заставил его встрепенуться. В тот же миг ему, казалось, послышался приглушенный крик и он узнал голос своей внучки.

Очевидно, с девушкой приключилась беда.

Папаша Горемыка почувствовал, как внутри у него похолодело. Он стремительно вскочил на ноги, опрокинув табуретку, на которой сидел, и ринулся к двери. Но не успел он сделать и двух шагов, как дверь распахнулась, открывая дорогу Юберте.

Она вся запыхалась, словно от кого-то в испуге убегала, и выглядела взволнованной. Войдя в дом, девушка с необычайной поспешностью заперла дверь на засов и бросилась в объятия деда.

— Что с тобой, Беляночка?.. Что случилось?.. Кто тебя так напугал?.. — с тревогой спрашивал старик, озабоченный этой непривычной немой сценой.

Затем, не став ждать ответа внучки, точно его осенило, что Юберте нанесли оскорбление, папаша Горемыка устремился к берегу с поистине юношеской резвостью.

Однако берег был пуст; лишь ветер, свистевший в ушах, гнал по реке волны, блестевшие в темноте, да темные силуэты деревьев то сгибались, то выпрямлялись.

— Вернитесь, дедушка, — взмолилась Юберта, следовавшая за стариком и удерживавшая его за полу рубахи. — Что вы тут ищете в такой поздний час и в такое ненастье?

— О, если я найду того, кого ищу, — пробормотал рыбак, грозно глядя в сторону темных очертаний дома Батифоля, к которому они подошли, — если я его найду, то разорву его пополам, и это так же верно, как то, что святой Франциск мой заступник! Гляди, вот эта рука (и он показал девушке свою левую руку) может одним махом раздавить такого червяка, как он.

Внезапно его гнев усилился, и он воскликнул громовым голосом:

— Где же он прячется, этот трус? Говори, — продолжал он, резко обернувшись к внучке, — почему ты сейчас кричала? Почему ты вернулась домой вся перепуганная?

Юберта молчала, не решаясь ответить. Замешательство внучки окончательно убедило Франсуа Гишара в том, что его подозрения справедливы; он подошел к двери дома Батифоля и нанес ей такой сокрушительный удар, что девушка, наконец, осмелилась солгать, на что раньше у нее не хватало духа.

— Дедушка, — промолвила она, — это я, как дурочка, сама виновата, что испугалась.

— Испугалась!.. Чтобы ты испугалась!.. Да ведь ты целыми ночами спокойно спала в лодке, лежа у моих ног!

— Кого же мне было пугаться, как не себя, если на улице никого нет?

— Ну да, я вижу, что тут никого нет; этот бездельнику наверное, вернулся и спрятался за толстыми стенами. Но я заставлю его выйти из логова, даже если мне придется не оставить камня на камне от этого дома!

— Да ведь в доме, как и на дворе, никого нет. Посмотрите, дедушка, ни в одном окне не горит свет.

— Ну и что? Когда мы час назад возвращались домой, все эти дыры сверкали, как костры в ночь на святого Иоанна.

— Может быть, но час тому назад господин Батифоль уехал в Париж.

Затем Юберта добавила со смущением, словно ей было неловко вникать в подозрения старого рыбака:

— Что вы могли такое подумать, дедушка?

Папаша Горемыка ничего не ответил и принялся искать какой-нибудь камень, чтобы выломать дверь г-на Батифоля. Его намерение привело Беляночку в ужас.

— Дедушка! — вскричала она. — Что вы собираетесь делать? Я клянусь вам…

Старик посмотрел на внучку, и Юберта осеклась.

— Ну же, Беляночка, — сказал рыбак, — говори, в чем ты хочешь мне поклясться, я жду.

Нежность, сквозившая в его словах, странным образом отличалась от предшествовавшей ей неистовой ярости.

Девушка молчала, опустив глаза.

Покачав головой, папаша Горемыка уронил камень на землю.

Затем он взял внучку за руку и повел ее обратно в хижину, прокричав напоследок дому Батифоля, как будто камни и кирпичи могли его услышать и, подобно тростнику царя Мидаса, повторить его слова:

— Подожди, разбойник, ты свое получишь!

IX. У ОЧАГА

Когда они оказались дома, у камина, папаша Горемыка поднял опрокинутую им трехногую табуретку, сел на нее, взял Юберту за руки и, притянув ее к себе, сказал:

— Дочка, твои мать и бабка никогда в жизни не говорили неправды. Девушка тяжело вздохнула и расплакалась — таков был ее ответ.

— Полно, полно, не плачь, — промолвил Франсуа Гишар, сажая внучку на колени (она тут же уткнулась лицом в рубаху деда), — не плачь, Беляночка, а то ты вынуждаешь меня сомневаться в тебе самой; и все же я готов поклясться памятью покойных, которые нас сейчас слушают, поклясться чем угодно, что тебе не в чем себя упрекнуть. Послушай, скажи мне честно: этот городской прохвост гнался за тобой, не так ли? Может быть, он тебя обидел? Признавайся, я в этом уверен. Знаешь, когда ты ушла, мне было как-то не по себе — внутренний голос говорил мне, что тебе грозит опасность. Ну же, говори! Этот негодяй любезничал с тобой, да? Я заметил, что он смотрит на тебя как-то странно. Да ответь же, наконец, ради Бога! — не выдержал рыбак, видя, что внучка упорно хранит молчание. — Я знаю, ты молчишь, потому что любишь меня и боишься огорчить бедного старика, твоего единственного заступника на этом свете. Не бойся, Беляночка, сердце человека не седеет, как волосы, и не покрывается морщинами, как лоб. Хотя я теперь уже не тот, что был в тридцать лет, для меня этот угодливый заморыш все равно что пескарь.

— Дедушка, — робко сказала Юберта, — берегитесь, вам лучше не ссориться с этим человеком.

— Ах, разбойник! — воскликнул Франсуа Гишар, видя, что предчувствия его не обманули. — Ах, щучья морда! Он от меня не уйдет, поверь моему слову. Я жду уже почти год, целый год я терплю его пакости и молчу, как рыба, когда у меня отнимают мой воздух и вид из моего окна или когда шарят в моих сетях, рвут и портят их крюками, — ведь эти неумехи ни на что не годны! Так вот, это он во всем виноват, а теперь он еще вздумал отнять у меня внучку! Он подбирается к моей девочке, к моей Юберте! Но, разрази его гром, я засуну ему в глотку багор по самую рукоятку, а если я этого не сделаю, значит, я так же труслив, как какая-нибудь уклейка. Подожди, Беляночка, ты скоро это увидишь!

С этими словами папаша Горемыка попытался приподнять внучку и опустить ее на пол, показывая, что он в состоянии привести свою угрозу в исполнение. Однако Юберта крепко сжала старика в объятиях и, прижавшись своими свежими губами к его обветренным щекам, взмолилась:

— О дедушка, успокойтесь, прошу вас!

— Ну нет! Отпусти меня, Беляночка, надо сейчас же его проучить, а не то этот бездельник завтра же примется за свое!

— Чтобы у вас из-за меня были неприятности, чтобы из-за меня вы терпели грубые выходки господина Батифоля? Нет уж! — воскликнула Юберта, с досадой топнув ногой. — Я расскажу вам, что произошло, и вы увидите, дедушка, что не стоит обращать внимания на слова такого человека, а лучше смеяться над его ужимками, что я и делала до сих пор и обещаю делать впредь.