Ольга Крючкова - Парящий дракон Страница 24

Воробей залетел на второй ярус павильона и сел на пол… Хищник расправил крылья, сделал несколько кругов над Серебряным павильонов и убрался прочь.

Две девушки играли на сэмисенах[58], поэт нараспев читал свои стихи. Госпожа Аояги скучала, сидя на многочисленных подушках, укутанная в несколько тёплых хаори. Она с удовольствием вдыхала прохладный зимний воздух, почти не слушая поэта…

Неожиданно в павильон влетела птичка и села прямо перед ней на татами. Девушки, игравшие на сэмисенах, издали возглас удивления.

– Воробей! Госпожа, воробей! Это знак богов!

Аояги встрепенулась: действительно на полу сидел растрёпанный воробей и смотрел прямо на неё. Женщину охватило волнение, ей показалось, что она знает эту маленькую птичку…

Поэт хотел отогнать назойливого воробья, взяв у одной из девушек музыкальный инструмент, он замахнулся. Но птица никак не прореагировала на его выпад.

– Не трогайте его, – приказала госпожа Аояги. – Только один воробей может быть таким храбрым…

Девушки и поэт с удивлением переглянулись, но промолчали.

Аояги сложила ладони вместе и протянула руки к воробью, тот не испытывая ни малейшего страха, вскарабкался своими коротенькими лапками в предложенное «укрытие».

Яшмовая госпожа внимательно разглядывала птичку.

– Ты замёрз? – спросила она. Воробей нахохлился и распушил пёрышки. Аояги подышала на него, пытаясь согреть, затем прижала к груди…

Нобунаге показалось, что он провёл в руках своей возлюбленной всего несколько мгновений, на самом же деле – почти дзиккен.

– Господин! – Хисикава-старший отворил фусуме и поклонился. – Вы желали видеть меня?

Нобунага не шелохнулся и ничего не ответил. Ещё некоторое время он продолжал сидеть неподвижно и, закрыв глаза. Самурай забеспокоился: что с господином? – может это действие яда? – хотя вряд ли…

– Господин! Прошу вас, ответьте!

Но даймё по-прежнему молчал, всё ещё пребывая в нежных руках Аояги.

Фусуме резко отворились: в покои вошли наложницы. Хисикава, проживший на свете почти пятьдесят лет, догадывался, что в обязанности этих красавиц входило не только ублажать господина.

– Господин медитирует. Его душа парит… – пояснили они.

Хисикава замел, как лицо господина слегка дрогнуло, веки зашевелились – он возвращался…

Самурай расположился на татами подле двери, намереваясь терпеливо ожидать, покуда господин соизволит очнуться и обратить на него внимание. Ждать пришлось недолго, вскоре Нобунага открыл глаза, в ушах его всё ещё звучал голос Аояги: «Лети мой храбрый воробышек, лети, но опасайся когтей коршуна…»

Зима приближалась к концу, когда обитатели Адзути стали замечать, что Хисикава Моронобу к всеобщему удивлению буквально «присох» к госпоже Юрико. Служанки постоянно шептались: Юрико мало одного жениха в Киото, ей и здесь воздыхателя подавай! – словом, вся в свою непутёвую матушку.

Господин Нобунага постоянно напоминал старшей дочери о том, что в начале лета состоится свадьба, и она должна поторопиться с приготовлением приданным. Та же выказывала редкостную строптивость, не желая ничего слышать о своём женихе, и к всеобщему возмущению начала принимать ухаживания Моронобу.

Служанки каждый день перемывали косточки молодой госпоже, решив, что терпение их хозяина не бесконечно и непременно быть беде.

Действительно, беда не заставила себя ждать. В начале весны госпожа Юрико соблазнила Моронобу, проведя с ним ночь. Нобунага, узнав об этом, пришёл в бешенство и, схватив плётку, поспешил наказать дочь за недостойное поведение и ослушание, самурая же – за поругание клановой чести…

И если бы не вмешался Хисикава-старший, которому Нобунага обязан жизнью, неизвестно, чем бы закончился господский гнев. Даймё собственноручно высек Юрико, несмотря на слёзы и мольбы Хитоми, та же в порыве чувств кричала, что не хочет замуж за сына судьи Токинобу и лучше удавится на собственном оби, нежели возляжет с ним на брачном ложе.

Нобунага велел Юрико уединиться в своих покоях и строго-настрого запретил выходить оттуда, прокуда та не закончит приготовление приданого, а ели она посмеет ослушаться, пригрозил очередным наказанием, посоветовав брать пример с сестры, которая, подчиняясь интересам клана, через два месяца выйдет замуж за Тоётоми Торию и проводит всё время за шитьём.

Входить к непутёвой дочери разрешалось лишь Хитоми, и та проводила у сестры достаточно времени. Моронобу же отправили во владения его отца, которые располагались в двух ри[59] от Адзути. По слухам Хисикава-старший нашёл ему наложницу.

Адзути бурлил, обсуждая произошедшие события, да и как водится, служанки делились новостями за его пределами, – вскоре всё княжество знало о строптивости Юрико и о кротости Хитоми, беспрекословно подчинившейся воле отца.

Соглядаи, которыми сёгун буквально наводнил Поднебесную, исправно доносили, отправляя отчёты в Исияму, где подробно рассказывали о событиях в Адзути, в том числе и поведении дочерей Нобунаги. Читая донесения, Тоётоми только диву давался: до чего пали нравы! – дочь навыдане заводит любовника в доме своего же отца и ничего не стесняется! Неслыханно!

Вскоре сёгун пришёл к выводу в правильности выбора невесты для сына: в его глазах Хитоми была безупречной девушкой. Поведение же Нобунаги казалось сёгуну естественным, он надеялся, что его заклятый враг смирился и надолго убрал мечи в ножны.

Все детали, касавшиеся свадьбы, Тоётоми Хидэёси обговорил с господином Хисикава, который посетил Исияму в начале зимы, и показался сёгуну весьма разумным человеком. Было решено все празднества провести в резиденции сёгуна, а за Хитоми и её приданым планировалось отправить хорошо вооружённый отряд, мало ли что может случиться по дороге, всё-таки путь не ближний – почти двадцать ри.

По мере приближения свадьбы, сёгун обдумывал: какие условия поставит перед Нобунагой, дабы постоянно пополнять казну сёгуната. Он не хотел накладывать на своего будущего родственника слишком обременительные финансовые обязательства. Прежде всего, Тоётоми хотел добиться, чтобы дайме перестал отчислять часть дорожной пошлины в императорскую казну. Сёгун также планировал жёстко контролировать расходы Яшмового дома, дабы как можно меньше средств оставалось на содержание Личной императорской гвардии – китайцы-наёмники начнут роптать, а затем покинут Поднебесную. А уж после этого – получить неограниченную власть, а возможно, и трон Аматэрасу.

Празднование Нового года[60] в Адзути прошло достаточно скромно. Пиршественный стол украшали: традиционные сливовые, земляничные и медовые вина, сладкие рисовые шарики и лепёшки-моти, блюда из съедобных водорослей, тонко нарезанные и запечённые куски мяса мраморного быка[61], изящно уложенные на большом фарфоровом блюде.