Евдокия Ростопчина - Палаццо Форли Страница 24

И говорящий важно отряхнул пепел сигары, догоревшей в его бережливых пальцах; но, стряхая легкую табачную пыль с жилета и не совсем белой рубашки, он нечаянно задел жабо свое огромным, почерневшим перстнем, украшавшим торжественно его руку, и несчастное жабо вздернулось вместе с рукою, выбилось из положения, искусно ему приданного, и нескромно изобличило перед зрителями, что оно было пришито к довольно тонкой манишке, под которою синьор конте эччелентиссимо изволил носить из экономии очень не тонкое белье.

Он с досадою поправил расстройство своего туалета и принялся играть тростью, украшенной блестящим набалдашником, в своем роде чуть ли не замечательнее еще самого перстня по огромности размеров, приличных скорее палице Геркулеса, чем опоре жиденького и тощенького своего владельца.

Другой собеседник, как благовоспитанный человек, показал вид, что не видел приключившейся неприятности графу и продолжал обсуживать и пересуживать ненавистного француза, пока поток его красноречивого негодования не был прерван приближением третьего лица, подошедшего к разговаривающим с учтивыми поклонами. Новоприбывший был молод, недурен собою и одет довольно изящно, чтоб не побояться сравнения с любым французом и парижанином!..

— Синьор комендаторе!..[36] Синьор конте! — сказал он, обращаясь попеременно к двум поименованным кислым лицам, — позвольте вам заметить, что вы очень несправедливы к приятелю моему, господину Ашилю де Монроа: он совсем не заслуживает ваших обидных подозрений на счет его звания и намерений. Могу вас заверить, что он принадлежит по всем правам к такому числу людей, которых всякий, будь он сто раз правнуком Августа и Тиверия, обязан принимать с честью и вежливостью. Я видел, как французское посольство обласкало Монроа и на каком счету он у всех соотечественников; я держал в своих руках его бумаги и паспорт, а если вам всех этих доказательств мало, не угодно ли вам справиться у Мариотти, Ашилева банкира: там вам скажут, что он за человек.

— У Мариотти всякого, пожалуй, провозгласят знатным и важным господином, кто только привезет кредитные письма на большую сумму. «Noi altri Italian!» (мы прочие, итальянцы! — любимое выражение итальянцев), мы не имеем дела с банкирами и знать их не хотим; они годятся только для иностранцев!

И презрительно пропищавши эту, по его мнению, уничтожающую фразу, граф принялся опять играть своею палкой, насвистывая что-то себе под нос, который был у него довольно длинен и горбоват, чтоб оправдать его высокомерное притязание на родство с Юлием Кесарем.

Молодой человек не вытерпел.

— Вы не имеете дела с банкирами, синьор конте, потому что ведаетесь с жидами и ростовщиками, которые дают вам деньги под залог, когда… Но это, впрочем, не мое дело! — спохватился он, — а я только хотел заметить вам, что не совсем безопасно выражаться так громко в публичном месте: Монроа недалеко, может вас услышать, и пожалуй, останется не совсем доволен вашими намеками на его счет!

— Пусть его будет недоволен! нам-то что?

— А то, что друг мой Ашиль в двадцати пяти шагах сажает пулю в орех и тушит свечку, да, кроме того, мастерски владеет шпагой… А что он храбр и молодец, в том позвольте мне лично вам поручиться!

— О, вы такой же иностранец, как и он: не удивительно, что вы заступаетесь за него против нас!.. Уж это наша судьба такая!.. voi altri forestieri (вы иностранцы) как наедете к нам, так нам и места у себя не останется! вы соединяетесь и ополчаетесь все вместе на туземцев, перекупаете у нас лучшие произведения и товары нашего края, забираете лучшие места в театрах, волочитесь за первыми нашими красавицами, а мы, простаки, смотрим, да ногти грызем с досады!

— Пустое, синьор! как ни много наберется путешественников в вашей прекрасной Флоренции, все-таки вы — туземцы и более значите, чем мы. Кто же вам мешает тягаться с нами, когда каждый должен нравиться личными своими средствами, успевать собственными силами? Тут кошелек в сторону — и всевозможные ополчения не помогут; вся выгода, напротив, на вашей стороне: вам знакомы обычаи, вкусы, характер, слабости ваших женщин; вы знаете местность, язык, у вас есть возможность переждать случай, мы же, перелетные птицы, понукаемы временем, должны нравиться на срок; мы плохо успеваем выучить ваш язык в короткое время нашего пребывания с вами… мы действуем наугад, наудачу, в потемках… Где нам против вас похвалиться?

— Женщины везде, особенно у нас, любят новизну, интересуются заезжими, привлекающими их любопытство; к нам они привыкли, мы успели им надоесть… Иногда вздыхаем и горим целые года, ловим рассеянный взор, ждем мимолетной встречи, не имеем часто предлога сблизиться, а ваш брат, проезжий, только явится, и все двери перед ним отпираются, все дома принимают ласково пришельца, охотника до картин… Так начинаются знакомства, так завязываются интриги. Ну, дальнейшее зависит от человека: ему лучше знать — чем понравиться! (Граф поправил свой ярко-голубой галстук и взглянул самодовольно на обруч, служивший ему перстнем). Ваш приятель, впрочем, может вам засвидетельствовать, как устроиваются эти проделки: спросите у него, как он похаживает в палаццо Форли!

— Палаццо Форли?.. Что такое палаццо Форли?

— Неужто вы до сих пор о нем не слыхали! Это один из самых древних домов у нас… обветшал, запущен ужасно, это правда, но в нем сохранилось еще знаменитое собрание очень хороших и дорогих картин. Ваш француз там беспрестанно: не то картины собирается купить, не то ухаживает за синьориной… уж про то черт знает, а не я!

— Синьорина? а кто она такая? молоденькая, хорошенькая?..

— Как? он вам и этого не сообщил, ваш де Монроа?.. Хорош же друг! Синьорина, вот видите, не кто иная, как падрона дома, маркезина Пиэррина Форли, сирота, сестра этого повесы и сорванца Лоренцо, последнего, во всех отношениях последнего маркиза из рода Форли… Живет она себе одна, покуда братец кутит в Венеции, никуда не показывается, никого не принимает; только одно исключение из общего правила сделано в пользу обольстительного парижанина; а так как девушке лет с двадцать — самая пора! немудрено, что вашему другу с ней очень не скучно!

— Но хороша ли эта маркезина?

— Гм, так себе, говорят, что недурна!.. я так слышал. — И eccelenza беспечно, с совершенно равнодушным видом, стал рассматривать набалдашник своей трости.

В это время на него исподлобья были обращены маленькие, сероватые и вечно прищуренные глазки его приятеля, командора: какое-то злобное удовольствие сверкало в этих глазах, осененных густыми рыжеватыми бровями; они точно читали внутреннюю досаду в душе беззаботного на вид обладателя странной трости и смешного перстня; они будто ловили на лице его приметы сдерживаемого волнения и замешательства.