Дмитрий Леонтьев - Русская сказка Страница 24

— Нет, — сказал я. — Не пойму.

Я ехал по быстро темнеющему лесу бездумно и отрешенно. Конь ступал бесшумно, и как мне казалось, старался не касаться копытами земли. На удивление послушная и молчаливая Скилла бежала рядом, и редкие прохожие испуганно крестились, завидев нашу тройку. Я не думал о хазарах. С ними было все ясно. Завтра, или, на худой конец, послезавтра, мы, вчетвером, встретим их на русском рубеже, и постараемся, что бы как можно больше насильников и убийц оставили свои надежды на обогащение навсегда. В этом вопросе все было просто и понятно… Я думал о странностях любви. Когда-то мне довелось прочитать, что древние греки насчитывали едва ли не пару десятков разновидностей любви. Интересно знать, учитывали ли они такой парадокс, как моя. Несчастная любовь — самая сильная, самая воспетая и распространенная. Счастливая — редкость, дар богов, но никому не интересная, кроме самих влюбленных. А что со мной? Любить и даже не делать попытки оповестить ЕЕ об этом. Знать, что никогда не откроешь свое сердце даже для отказа. Чувствовать, что это любовь — истинная, единственная и… невозможная. Что все остальные в твоей жизни — если им вообще суждено быть — всего лишь жалкие тени в зареве истинного чувства. Страдать болью светлой и грустноглазой. Разве такое бывает? Бывает… Мои размышления прервал удивленный возглас Скиллы:

— Вот так встреча! Я не суеверна, но, по традиции, это явно к беде.

Впереди, тяжело опираясь на посох, брел по дороге босоногий и простоволосый Иван-дурак. Некогда румяные щеки его побледнели и запали, одежда была грязна и драна. Он меланхолично посторонился, пропуская нас и, словно не узнавая.

— Привет, — поздоровался я, поравнявшись. — В смысле: гой еси, добрый молодец Иван.

— Здравствуй, — равнодушно отозвался он.

— Идешь?

— Иду.

— Выгнали?

— Напротив, — безучастно, как автомат, отвечал он. — Дадон хотел даже приблизить и дать место при дворе. Сказал, что как бы там ни было, а приказ я выполнил и гнездо драконов уничтожил, а исполнение приказов он ценит больше всего…

— И что же ты?

— Что-что… Вот, иду…

— Ты так упорно не хочешь говорить куда путь держишь, что это какая-то тайна?

— Нет никакой тайны… Место ищу. Место, где я смогу… перестать идти. Где смогу хотя бы подумать, заорать, зареветь от того, что… Место, где я поставлю маленький скит и где окончу дни свои в мольбе о прощении… Но нет такого места на земле, Иван. Я тут встречал одного, такого же, странника, кажется, его имя Агасфер, так вот он уже больше тысячи лет такое место ищет…

— Какая разница? — не понял я. — Не в месте дело.

— Не в месте, — равнодушно согласился он, — Это ты правильно сказал. Скит-то можно и здесь срубить. И дни свои здесь окончить. А как быть с вечностью после жизни? При жизни мы только выбираем дорогу, которой идем после смерти. У меня будет очень долгая дорога, Иван.

— Тогда, может быть… Сейчас, на реке Калке, стоят три богатыря, а с той, с враждебной стороны, приближается зло и смерть. Они знают, что не смогут его сдержать, и скорее всего погибнут… Но — стоят. Зачем? Можно отойти, сберечь себя для следующей, решающей битвы. Наконец, вести партизанские войны, нанося врагу куда больший урон, или же встать на защиту Киева, когда враг доберется и до туда. А они стоят. Стоят, понимаешь?! Кому-то надо встречать врага еще на рубежах. Не будь Бреста, не было бы ни Сталинграда, ни Курска, ни Берлина… Отчаяние — страшный грех, Иван.

Он слушал меня молча и безучастно. Я вздохнул и продолжил:

— Одним словом, им нужна помощь. Князь Дадон не поверил мне сейчас, а когда поверит, все будет уже куда более сложным. Ты можешь спасти много жизней, если пойдешь сейчас по городам, предупредишь о нашествии, убедишь подготовиться, не дать застать себя врасплох, соберешь ополчение… Ты понимаешь меня?

— Понимаю… Но у меня своя дорога… Я просто иду…

— Что ж… Прощай, Иван.

— Прощай, — механически кивнул он и вновь уставился себе под ноги, уходя в свой сумрачный, наполненный тенями прошлого, мир.

Я пришпорил коня.

— И зачем ты его мучил? — спросила Скилла, когда мы отъехали далеко вперед. — У него свой ад.

— Хотел примирить его с самим собой.

— Прилетел голубь мира и все изгадил, — глубокомысленно прокомментировала ситуацию ехидная собака. — У него действительно своя дорога. Ты заметил, что он уже больше не Иван-дурак. Кем ему стать теперь должен понять он сам. Что б стать человеком, мало родиться человеком. Надо пройти через многие горнила. Через огонь, воду и медные трубы, и… пожертвовать собой ради других людей. Как Муромец, как Добрыня, как Алеша. А для Ивана срок еще не пришел.

— Пришел, — сказал я мрачно. — Срок сейчас для всех пришел. Общая беда, и нет времени на индивидуальные трагедии. И жертвовать собой, Скилла, можно по разному. Он хочет искать себе прощение? Лучше бы он пожертвовал этим «прощением» ради спасения других. Глядишь, тогда и нашел бы его…

Скилла как-то опасливо покосилась на меня, покачала головой, но промолчала.

— К Рустаму нам надо, — сказал Танат. — Один его дракон стоит всей княжеской дружины.

— Он не пойдет, — сказал я.

— Он мужчина и воин, — ответил Танат, словно это все объясняло.

— Плюнет мне в морду и будет прав, — вздохнул я. — Ладно, уговорил. Утопающий и за соломинку хватается, и за лезвие бритвы. Скилла, сможешь доставить нас прямо к пещере Рустама, или лететь придется?

— Как говорит наш крылатый друг: «вопрос — навоз», — гордо ответила собака. — Только за ошейник возьмись…

Не люблю я эти переносы через пространство: тело холодеет, словно от ментолового наркоза, а потом огненные мурашки бегут по всему телу. Единственное благо, что длиться эта пакость недолго. Когда, пару мгновений спустя, я вновь открыл глаза, мы уже стояли перед замком Рустама.

— Ждите здесь, — распорядился я. — Сам поговорю… Один.

— Если он снесет тебе голову, или затравит драконами — не возвращайся, — напутствовала меня Скилла. — Я покойников боюсь…

По пустынным коридорам замка гулял ветер. Везде были грязь и запустение. Холодные камины, перевернутые столы — я уже хотел возвращаться, когда услышал на кухне какой-то странный звук. Небритый и пьяный до остекленения Рустам сидел посреди зала прямо на каменных плитах и поил чем-то из широкой миски сильно отощавшего дракончика. Если мне не изменяла память, его звали Оранжиком и он был единственным уцелевшим из выводка.

— Здравствуй, Рустам, — сказал я.

Он посмотрел куда-то сквозь меня, отнял у дракончика миску, сделал мощный глоток, вновь наполнил из пузатого кувшина и протянул мне:

— Будешь?

— Это вино? — догадался я. — А разве малышу можно?