Надежда Остроменцкая - Ветеран Цезаря Страница 24

Ни на ком — ни клочка одежды. Только цепи на ногах, звеневшие, когда работник менял положение. Все выглядели одинаково старыми, даже заморыши-дети, сновавшие туда и сюда, подбирая отколотую породу и складывая её в ручные тележки. Встречаясь с нами, дети боязливо жались к стенам и жмурились: видимо, свет факелов причинял им боль.

— И это живые люди! — прошептал Валерий, угадывая мой ужас.

Галерея полого спускалась вниз. Время от времени нам попадались надсмотрщики. Чем ниже мы спускались, тем их было больше. Мало-помалу я стал замечать, что внешний вид рудокопов меняется: чем дальше от входа, тем чаще встречаются мускулистые крепкие люди, видимо попавшие сюда недавно. Они окидывали нас быстрым злым взглядом из-под локтя. Провожатый наш, казалось, начинал тревожиться.

— Может быть, достаточно? — несколько раз повторял он. — Дальше то же самое.

Но я каждый раз отрицательно мотал головой и требовал:

— Дальше!

Вдруг на наши голоса один из призраков обернулся и, пронзительно вскрикнув: «Пират!» — ринулся к нам.

Острая палка надсмотрщика вонзилась в его живот прежде, чем я успел отпрянуть. Раб упал, обливаясь кровью, и захрипел:

— Пираты…

Дети, оставив тележки, шарахнулись в глубь галереи. Взрослые, словно машины, продолжали свой монотонный труд.

Управляющий злорадно сощурился… Но тут же, как бы одёрнув себя, почтительно спросил:

— Не согласишься ли ты уйти теперь?.. Я говорил, что здесь нечего смотреть: одни — издыхающие, другие — исступлённые. Но мы их быстро укрощаем соответствующей пищей и работой. Основное их питание — вода, — осклабился он, — а спать разрешается только тогда, когда, упав, они не могут подняться даже под палкой.

Ох, как мне хотелось обрушить свой кулак на его голову! Валерий, как всегда, понял моё состояние и предостерегающе положил руку мне на плечо, тихо и выразительно сказав:

— Это опасно. Оставаться здесь опасно, — добавил он громко.

Да. Драться нельзя: на стороне управляющего толпа здоровенных надсмотрщиков, а на моей — один Валерий. Задыхаясь от гнева, я пробормотал:

— Будь я консулом или претором, я приказал бы распять его.

— Он и так подохнет, — нетерпеливо сказал наш провожатый. — Идём.

Но я стоял не двигаясь и, едва удерживая стон, глядел, как этот несчастный старался выдернуть из раны палку-копьё…

«Почему он закричал „пират“, — думал я, — может быть, он видел меня среди соратников Булла? Или это относится ко всем нам, а я шёл первым? Кто он? Пастух, украденный с поля? Земледелец? Как он сюда попал?»

— Как он сюда попал? — спросил я, пытаясь выпрямиться и больно ударяясь о потолок.

— Идём отсюда, — повторил наш агент. — Ты разобьёшь себе голову.

— Ему надо помочь.

— Не беспокойся, надсмотрщики сделают всё, что нужно. Идём. — Он сделал знак рабу, несущему факел, и повернул к выходу.

— Тут уж ничего нельзя сделать, — грустно сказал Валерий. — Самое милосердное — прикончить его, чтобы не мучился. Идём.

Сдерживая слёзы, я пошёл за ними и снова спросил управляющего конторой, как попал сюда этот человек, за что он осуждён.

— Почём я знаю, — пожал тот плечами. — Компания покупает преступников и беглых рабов для работы на этом руднике. Нам не говорят, за что они осуждены.

— А дети?!

— Не знаю. Тоже, наверно, в чём-то провинились… Не знаю.

Мы вышли из галереи. Я выпрямился и почувствовал наслаждение от того, что могу расправить плечи. А те несчастные… Я взглядом спросил Валерия, что делать. Он закусил губы и молча показал мне глазами на ступеньки. Не проронив ни слова, я стал взбираться к одинокой звезде, сиявшей вверху, словно указывая путь из преисподней.

Валерий шёл за мною. Управляющий позади нас. Когда мы поднялись на поверхность, была уже ночь. Звёзды казались особенно большими и яркими… А под землёй продолжалась работа.

Не буду передавать всё, что пришлось нам увидеть. Не буду также писать, какие хищения нашли мы на этом и ещё на некоторых рудниках. Правда, попадались среди наших доверенных и честные люди. Но и они были непостижимо равнодушны к страданиям рабов. Скажу одно: всё это вызвало во мне такую тоску, какой не знал я после смерти отца.

Чем больше встречал я жестоких и корыстолюбивых негодяев, тем больше мучила меня мысль, что мать моя всё ещё в руках такого же мерзавца. И всё сильнее охватывала тревога за ту девушку, которую спас я от участи рабыни: разве не могла и она стать женою недостойного человека?

Я стеснялся говорить о ней с Валерием, хотя думал о ней всё время, когда оставался один. Я понимал, что отец ей не защита. Ей нужна опора в жизни, и такой опорой мог бы стать я. С гордостью ощущал я силу и крепость своих рук, ног, широкой груди — недаром боролись когда-то со мною Гана и сам Цезарь!

А девушка представлялась мне слабой и хрупкой, и мне хотелось спрятать её в своих объятиях от всех опасностей, какие только существуют в мире.

Проверка рудников заняла много времени. Лето шло к концу, когда мы смогли наконец подумать об отъезде домой. Валерий выбрал корабль, который должен был отвезти какие-то грузы в Лилибей на Сицилии, а затем, обогнув остров с юга, пройти между Критом и Пелопоннесом, пересечь наискось Эгейское море и подняться прямо к Эфесу, оставив Кикладские острова слева. Пришлось мне признаться Валерию, что по дороге в Эфес я хочу побывать в Ахайе. Самым деловым тоном предложил я довести нашу проверку до конца и посмотреть, как наш доверенный в Патрах выполнил приказ Волумния о помощи… тому человеку… ну… дочку которого хотели продать за долг отца… Я смешался, покраснел и умолк, потому что Валерий слишком проницательно смотрел на меня. Ласково усмехнувшись, он сказал:

— Не смущайся, мой Луций. Ты уже не мальчик. А девушка действительно очень хороша и нуждается в защите. Ну что же, отправимся в Ахайю. Поищем другой корабль.

Боги были благосклонны к нам с самого начала: ровный ветер дул в корму нашей триеры, мелкие волночки сверкали на солнце, словно щитки серебряного панциря, и, хоть я знал, что титаны ничем не защищали своё тело, мне представлялось, что это броня титана Океана[44], который на своей груди несёт меня.

В конце концов, почему бы не выйти мне победителем из предстоящей борьбы? Валерий слишком мрачно смотрит на жизнь. Возможно, что откупщики не подозревают, сколько зла причиняют они людям. И Волумний, может быть, лучше, чем кажется Валерию. Сам он ведь не пробовал просидеть целый день над перепиской книг, откуда же ему знать, как это тяжело. Валерий даже не пытался ему ничего объяснить… А вот стоило мне поведать Волумнию об этой семье в Патрах, и он сразу проникся сочувствием и утвердил все мои распоряжения! Я ликовал, думая о том, как войду в дом облагодетельствованных мною людей и встречусь с девушкой… Наш агент, наверно, рассказал им, что это я приостановил продажу с молотка их имущества. От радости и нетерпения я не мог спокойно сидеть и с разрешения кормчего помогал то ему, то матросам.